Нет сомнения, что любая страна имеет своих почитателей из числа иностранцев – тех, кто сохранил самые теплые воспоминания, и тех, кто влюбился в нее навсегда. Армения – не исключение.
Вспомнить всех, кто тепло, с любовью и со знанием предмета говорил и писал об Армении, а тем более перечислить их – сродни попытке объять необъятное. Поэтому не будем писать длинных списков имен – он будет похож на список кораблей у Гомера – а просто выберем, почти что наугад, лишь некоторые из них.
Пусть первым будет Сергей Городецкий, поэт и переводчик, человек, смело ворвавшийся в невероятно талантливую, до гениальности, когорту русских поэтов Серебряного века. Общение с великим армянским поэтом Ованесом Туманяном побудило его отправиться в Армению. Туманян тогда сказал ему:
«Вы поэт. Поэзия — это и есть познание жизни. Иначе она не нужна. Вы увидите жизнь страшную, жизнь народа на краю смерти. Напишите про то, что увидите — это и будет поэзия».
Городецкий поехал и увидел. Потом он издаст сборник «Ангел Армении», Туманяну же и посвященный. Но это будет в 1918 году, уже после революции, а прямо в поездке и по ее горячим следам он пишет – оставшийся, правда, неоконченным – роман «Сады Семирамиды», книгу о трагедии опустошенной Западной Армении.
Замечательны были его статьи и очерки 1916-17 годов в журналах «Русское Слово» и «Кавказское Слово»: они были потом объединены в цикл «В стране ручьев и вулканов». Городецкий не без оснований считал себя творческим наследником Валерия Брюсова, сказав однажды, что Брюсов еще более сдружил Россию с Арменией, а он «укрепил эту дружбу стихами и работой на фронте».
И не только на фронте, на героической обороне Вана, в частности, Городецкий узнал Армению изнутри – он работал в приюте для армянских сирот, и считал этот период одним из самых важных в жизни. Годы спустя он поймет: «видя нищету и разорение, собирая сирот на дорогах, где белели затоптанные в прах кости армянского народа», он, как человек и писатель, освободился от иллюзий, понял коварство и подлость великих держав в отношении малых народов.
Когда Осип Мандельштам прочел первые свои стихи об Армении Чаренцу, последний сказал: «Из вас, кажется, лезет книга». Так оно и случилось, и цикл стихов Мандельштама, и его «Путешествие в Армению» в прозе – это произведения, цитатами из которых до сих пор описывают страну вокруг Арарата.
«Только в обстановке древнейшей армянской культуры, через врастание в жизнь, в историю, в искусство Армении может наступить конец творческой летаргии. Возвращение в Москву исключено абсолютно», — сказал Осип Эмильевич и бросился познавать Армению.
Наверное, первое, что он осознал – это одиночество страны. Одиночество культурное, политическое и религиозное.
Мандельштам недолюбливал Византию, а вот противопоставление ее с Арменией пришлось поэту по душе. Мастер звука и гений стиха, Мандельштам не мог не отметить факта, что даже в языковедческом смысле Армения осталась одна – армянский так и не объединили в одну семью с другими языками, как не пытались. Так и оставили в том же гордом одиночестве.
«Зубы зрения крошатся и обламываются, когда смотришь впервые на армянские церкви.
Армянский язык — неизнашиваемый — каменные сапоги. Ну, конечно, толстостенное слово, прослойки воздуха в полугласных. Но разве все очарованье в этом? Нет! Откуда же тяга? Как объяснить? Осмыслить? Я испытал радость произносить звуки, запрещенные для русских уст, тайные, отверженные и, может, даже — на какой-то глубине постыдные», — восторгался он. Прозы показалось (скорее – оказалось) мало, и он сказал знаменитые слова: «Дикая кошка – армянская речь – мучит меня и царапает ухо».
Поездка эта состоялась в 1930 году, через несколько месяцев произведения вышли в «Новом мире». Надежда Мандельштам, супруга поэта, говорила о необычайном воодушевлении, охватившем мужа во время поездки. Вдохновение держалось долго, и как-то раз она даже обмолвилась – если бы Осипу Эмильевичу пришло в голову поселиться в Армении, как знать, быть может, он и не пропал бы бесследно в дальневосточных лагерях…
Как люб мне язык твой зловещий,
Твои молодые гроба,
Где буквы — кузнечные клещи
И каждое слово — скоба…
Эти строки – признание поэта в любви к языку и его стране. Любви, которую он передал другому величайшему русскому поэту – Анне Ахматовой.
Да, именно поэту – Анна Андреевна терпеть не могла слово «поэтесса» и настоятельно просила так ее никогда не называть.
Надежда Мандельштам потом напишет в воспоминаниях:
«Мы вернулись из Армении и прежде всего переименовали нашу подругу. Все прежние имена показались нам пресными: Аннушка, Анюта, Анна Андреевна. Новое имя приросло к ней, до самых последних дней я ее называла тем новым именем, так она подписывалась в письмах – Ануш. Имя Ануш напоминало нам Армению».
Ахматова заинтересовалась Туманяном и Чаренцем, стала переводить, писать свои стихи по мотивам произведений армянских поэтов. Переводы Чаренца пера Ахматовой и сейчас считаются одними из самых удачных – если не самыми. Кстати, не особенно известный факт – с тех пор свои письма к Надежде Мандельштам Ахматова подписывала именем «Ануш».
В 1936 году в журнале «Звезда» было опубликовано стихотворение «Первый грех» —перевод Ахматовой из Даниэла Варужана. Одно упоминание имени этого западноармянского поэта было тогда криминалом. Его судьба была неразрывно связана с Геноцидом армян.
Даниэл Варужан был арестован в Турции в апреле 1915 года и буквально через пару дней, был убит – конечно, без суда и следствия, ему просто взяли, да размозжили голову камнем.
Скорее всего, этот перевод готовился к включению в «Антологию армянской поэзии», которую готовили к выходу в свет в 1936 году под общей редакцией Максима Горького. Рукопись была совершенно готова к печати, включая оформление, исполненное выдающимся графиком и живописцем Акопом Коджояном.
Перед самым выходом издание было задержано и напечатали его лишь в 1940 году, обильно приправленным стихами во славу Сталина и без ахматовского перевода. Перевод этот вышел в свет только в 1979 году. Понятно, что ахматовские переводы из Чаренца, репрессированного в 1937 году, тоже были напечатаны намного позже.
«Одни, как Пастернак, предаются Грузии, я же всегда дружила с Арменией», — записала в своем дневнике Анна Ахматова.
А истоки этой дружбы, возможно, кроются в знакомстве с поэзией Туманяна. Ахматова когда-то сказала: «Одной надеждой меньше стало, одною песней больше будет. Понятно, почему песня была для армянина надеждой, была на протяжении веков символом свободы, символом потерянной и вновь обретенной Родины».
Подготовил Рубен Гюльмисарян
