Донские армяне как факт истории и этно-фикция
Глава 1. Кто мы?
Россия в наши дни обрела ранее невиданное право на доступ к памяти предков, на самоутверждение в потоке времени: личности, семьи, рода, этнической общины, нации. На наших глазах рушатся запретные «табу», печатные и интернет – публикации вносят яркую палитру в «белые пятна» эпохи, когда Русь только — только объединялась в единую государственность. При этом научные откровения и проницательные разгадки сметают условность былых догм и указивок как писать, или как переписывать историю под очередную руководящую линию.
Особый клин в этом потоке — новое прочтение истории тюрков (не путать с турками), что оставили свою прародину – за алтайскую степь и под именем «кыпчаки» (варианты: кипчак, кёпчак, кпчак) явились на южнорусскую равнину во второй половине 11 века. По традиции, сложившейся на Руси, их называют половцами. Оттеснив печенегов за пределы причерноморских степей, они основали на пространствах от Волги до Днепра общинно – родовые владения под именем «Дешт-и-кыпчак», но затем, сравнительно быстро, ушли с карты истории.
Нельзя сказать, что их феномен мало исследован. Здесь случай противоположный: неисчислимый объем публикаций настолько загромоздил эту тему противоречивой информацией, что породил одну из загадок нашей эры — кто они, куда и как исчезли?
Они ушли не бесследно, как многие иные народы. На их мощном этническом субстрате образовались и закрепились на пространствах Евразии многие современные этносы и общности, приняв за истекшие века различные по весу и емкости государственные образования.
Историческая память этих народов и современники событий, донесли до нас письменные и иные материальные свидетельства о кыпчаках в таком обилии противоречивых фактов, что к нашему веку, вконец запутали специалистов. Проблему порождала не скудность информации, а ее обилие, помноженное на авторские пристра-стия. Свой вклад в продуктивную часть исследований внес Лев Гумилев. Он упорядочил научные знания о кыпчаках – половцах и выявил многие интересные повороты темы, путем погружения их в систематику общей тюркологии.
Прорыв в научное кыпчаковедение внесли современные исследователи — академики Александр Гаркавец и Эдуард Хуршудян. Они уточнили, а частью изменили, представление о кыпчаках, их месте в этнической пестроте Крыма, русского и украинского народов, болгар, венгров и иных сопредельных наций. Но главное, они крепко — накрепко привязали кыпчаков к загадочному этническому конгломерату — крымско-украинским армянам. В разных изданиях, на разных языках труды академиков имеют развернутое название: «Загадочные украинские армяне, которые говорили, писали и молились по-кыпчакски».
Загадка их происхождения веками не поддавалась интуитивно понятному объяснению, поскольку не имела исторических параллелей в памяти иных исчезнувших народов. Впервые, как необъяснимое явление, она была замечена католическими миссионерами, путешествующими по Золотой Орде в ее ранний период. В дошедших до нас завписях о нравах и быте ордынского народонаселения той поры, заметно изумление авторов, нашедших на нижней Волге, в Сарае — столице Золотой Орды — обособленное поселение армян, говорящих на одном из кыпчакских диалектов. Они были исправными христианами армяно-григорианского толка, что резко отличало их от прочего ордынского населения тех лет — язычников, еще только намеревавшихся обратиться в ислам.
Поражало то, что они именовали себя армянами и в деловых документах, хрониках, молитвенных и судебных записях, пользовались армянским письмом, в его внешней атрибутике: графике алфавита и пунктуации. Однако речевую тональность, лексическое своеобразие армянского языка и его словарный багаж они отвергали, предпочитая общаться по-кыпчакски.
Забегая вперед, отметим, что тот же принцип, спустя восемь столетий, сохраняется в речи и в литературном творчестве донских армян. К двойственности такого проявления «языкового» патриотизма мы еще не раз вернемся.
Парадокс в том, что если они были природными кыпчаками то, почему отказались от своего древнейшего рунического письма, на котором ранее создали массу дошедших до нас текстов? И напротив, если они первородные армяне, то где их хваленый патриотизм? Отчего они вдруг, склонные к замкнутости, вырвались из теснин своего родного языка и предпочли изъясняться по-кыпчакски, забыв свой богатейший армянский словник?
Из наших дней глядя, проще было тем давним путешественникам внести ясность и непосредственно, в общении с кыпчако – армянами дознаться, как и зачем создался этот причудливый сплав из далеко отстоящих рас и языковых культур. По странности, монахи-католики и иные ранние современники ограничились лишь изло-жением удивившего их факта, оставив нашему времени загадку — кто же они: кыпчаки, ставшие армянами, или напротив, армяне, назвавшиеся кыпчаками?
Не решив эту дилемму, нельзя привести в стройную систему все иные знания, накопленные о них.
Так, в кыпчаковедении родилось два направления, которые дополняя друг друга, до наших дней продолжают подпитываться фактами. Время от времени одно или второе берет решительный верх. Но затем, под массивом новых фактов, уступает приоритет противоположному.
Далее, говоря о кыпчаках или армянах, может быть излишне настойчиво, мы для четкости акцентов, будем уточнять их привязку к этнической доминанте: кыпчакам или природным армянам. Повторяющиеся словосочетания: «кыпчако-армяне», «армяно-кыпчаки», «кыпчаки, говорящие по-армянски», «армяне, говорящие по-кыпчакски», «кыпчакоязычные армяне», «арменизированные кыпчаки» следует понимать терминологическим маркером одного и того же этно – социального явления.
В рамках широкой временной ретроспективы, они будут объектом нашего исследования: анийско – волжско – крымско – донские армяне. Говоря об иных: западных, восточных, столичных, кавказских, закавказских и др. подвидах армян, обитающих в России и по всему миру, мы чаще будем ограничиваться их природным статусом – армяне.
Итак, первая версия (Я. Дашкевич) утверждает: они этнические, т.е. первородные армяне, которые пришли в Поволжье из разоренного сельджуками города Ани. Затем, они переместились в Крым. Далее, побуждаемые торговым и ремесленным промыслом, на протяжении пяти столетий они осваивали правобережье Днепра и расселялись вплоть до Прибалтики.
Такое видение было наиболее популярно, по-скольку согласовывалось с общими тенденциями изложения истории СССР. Так цементировалась дружба народов, не только украинцев и армян, но и русского народа с тем и другим. Самым крупным ученым, последовательно отстаивающим эту версию, был маститый Ярослав Дашкевич, труды которого стали классикой истории украинского народа и народов Крыма.
Вторая версия (А. Гаркавец) доказательно возражает: нет, утверждает она — кыпчакоязычные армяне Украины, что из века в век выходили из Крыма и расселялись по правобережью Днепра, не были природными армянами. Это были кыпчаки – половцы, не подпавшие под «горячую руку» Орды и кого обошла стороной тотальная ликвидация с явлением в центр Евразии татаро-монголов.
Этот факт малоизвестен: овладев в первой по-ловине 13 века южной частью Руси, ордынцы с невероятной жестокостью и методичностью начали истреблять степных кыпчаков. Причина тому, до настоящего времени, не вполне ясна даже среди тюркологов.
Общие предположения строятся на том, что Орда, задолго и тщательно готовившая свои походы, накануне перемещения в степную Европу, заручилась поддержкой кыпчаков — своих тюркских сородичей. А затем не простила измену, когда они, вместе с русскими князьями, встретили их мощным отпором: в 1223 году битва при Калке завершилась вынужденным откатом татаро–монголов в Заволжье.
Придя вновь через полтора десятка лет, и покорив-таки Русь, ордынцы попутно свели счеты с кыпчаками. Да так, что в считанные годы на пространствах причерноморской степи от Волги до Днестра и от верховьев Дона до Кавказских гор, их общинно-кочевая популяция была ликвидирована. Милость пленения была исключена и смерть щадила лишь мальчиков, ростом с колесо арбы. Их свозили на невольничьи рынки и продавали в страны Востока как будущих воинов – мамлюков.
Такой жестокостью ордынцы стерли с лица земли не только популяцию кыпчаков, но и осквернили память о них, как кочевом народе, обитавшем в причерноморских степях почти два столетия. Кыпчаки обратились в миф и на пространстве подконтрольном Орде, до заката ее эпохи, объявиться кыпчаком, означало накликать на себя и своих близких верную смерть.
В Причерноморье начали возникать этнонимы, в которых степняки — кочевники прятали свое порочное родство с кыпчаками. В Поволжье они объявляли себя «татарами», на Днепре, уходя далее на запад к венграм и болгарам, объявились кунами, или куманами. Те, кто уходил в Крым, принимали ислам и обращались в степных крымских татар.
Но были и те, кто предпочел остаться в местах своего привычного обитания и затаился в глухих дебрях приднепровской и донской поймы. Они, обустраивали становища в неприступных зарослях леса и камыша и называли себя «бродниками», «черными клобуками», «черкасами». В первых поколениях, они жили тихо — мирно, кормясь охотой и ловлей рыбы. Но с ослаблением Орды, объединились в устойчивые сообщества – ватаги и вышли на «большую дорогу». Некоторое количество «беглого народа» искавшего воли, подпитывало их число, они смелели, превращались в грозную силу и брали под свой контроль причерноморские степные коммуникации.
Уже к 16 веку они объявили себя свободным казачьим племенем и обосновались: одни — на Дону, в донских «Черкассах», другие на Днепре – в днепровских. Избавляясь от смертельно опасной привязки к предкам — кыпчакам, все эти группы степняков не забывали свой кыпчакский язык, и такая языковая привязчивость роднит их с феноменом крымско — донских армян — продукте того же ряда.
С тем лишь отличием, что свою этничность одни сохранили в степной вольнице, а другие в «армянстве». И с тем общим, что под гнетом, одни – великорусским, другие про – армянским, к порогу наших дней, пришли с утратой (одни более, другие менее), живой памяти о своих дальних предках — кыпчаках.
К близости судеб донских казаков и донских нахичеванцев мы еще вернемся, а теперь продолжим версию академика А. Гаркавца, что объясняет появление в Крыму и Украине кыпчакоязычных армян, структурируя их в массиве иных народов на западе от Днепра. Но она никак не объясняет феномен единения кыпчакоязычных крымчан, которые в до — ордынские времена, игрой судьбы были разведены в разные места оби-тания, но через несколько поколений, соединились в одном месте — в Крыму. Не объясняет она и социальное притяжение их общин: тех, что пришли на полуостров из столицы Золотой Орды и тех исламизированных кыпчаков, что были выдавлены в Крым Ордой. Это был один народ, не потерявший стимул к общению и в этнической пестроте полуострова они заметно тянулись друг к другу.
Добавим к этому: в 14 веке, в крымский социум энергично вливалась еще одна этно – конфессиональная группа: армяне — католики. Ее заносил в Крым совершенно иной миграционный поток, противоположный тому, что привел на полуостров кыпчако — армян. Католики шли с Запада и чаще через Балканы. Это были беженцы из средиземноморского сегмента передней Азии, что стремительно османизировался и к которым добавлялись беженцы из Киликии, уже прекратившей свое существование как государства.
Эти армяне шли на полуостров с вполне «папским» мировоззрением и селились отдельными компактными группами. С кыпчако – армянами они не враждовали, но в быту и семейно — брачном обороте держались обособленно. Общаясь, они друг друга понимали, хотя для одних исходно — родным был армянский язык, пусть и насы-щенный «османизмами» и «латинизмами» (к середине 19 века он приобрел статус «западно-армянского» литературного языка). У других исходным и родным был кыпчакский язык, пусть и вобравший в себя некоторые речевые «арменизмы».
О том, как эти две группы крымских армян стали жертвой развала Крымского ханства, а затем — весь 19 век, одни, оставаясь в Крыму, а другие, переселившись на Дон, отбивались от натиска восточного (про — персидского) армянства, обосновавшегося в обеих столицах России, мы расскажем в гл 5. «Нахичеванцы».
Итак, кыпчакоязычных армян, пришедших в Крым из волжской столицы Орды и кыпчаков – мусульман Крыма, на протяжении с 14 по 18 век, объединял прочный этно — социальный союз. Он был крепок не только общим языком и бытовым укладом, но и трезвым экономическим расчетом. Ведь земледельческие хозяйства и ремесленные цеха, учреждаемые предприимчивыми и продвинутыми «анийцами», нуждались в преданных рабочих руках. Они то и составлялись из крымских кыпчаков, пусть и чужих по вере, но братьев по крови.
Мусульманство одних, нисколько не конфликтовало с христианством других, хотя социально они были полярно разведены: арменизированные кыпчаки были богаты, а исламизированные — крайне бедны. Следует отметить и то, что крымские правители того времени выстроили жизнь полуострова так, что при безусловном господстве магометан, власть покровительствовала и заботилась об иноверцах на таком уровне веротерпимости, которого ни до, ни после не знал мусульманский мир.
О том, как в последней четверти 18 века в эту межконфессиональную идиллию вторглась Россия, мы расскажем далее подробно. Здесь лишь добавим, что ученым (Дашкевич – Гаркавец) удалось встроить кыпчакоязычных армян Крыма в социальную историю ранней и средневековой Руси и Украины, оставив необъяснимой и двой-ственной природу и причину их кыпчакофонии. Родовая тайна происхождения, пусть и оставленная в туманной дымке, нисколько не мешала концентрировать научный интерес на социальной и экономической их роли в благоденствии крымского ханства, а далее — ассимиляции в массиве народов, формирующихся на юго-западе России.
Об этом составилась целая библиотека публикаций о кыпчако — армянах Львова, Брод, Язловца, Каменца, многих иных городов Подолии, Румынии, Венгрии, этнотип которых решительно отличался от армян Закавказья. Все авторы подчеркивали ту особенность, что расселяясь и покидая Крым, они не порывали с ним духовной и экономической связи, а сам полуостров никогда ими не оскудевал. Настолько, что в средние века его называли «Морской Арменией».
Такое признание весомости армян в Крыму породило статистическую проблему, не разрешенную до наших дней: сколько их было на полуострове во второй половине 18 века? Документированных сведений об этом нет. В источниках чаще указывают 50 тысяч душ, или 10 тысяч семей. С этими цифрами можно согласиться лишь с оговоркой: в конце 60-х годов 18 века, всего за десять лет до явления России в Крым, 70-ти тысячная конница крымского хана прошла грабительским рейдом по западной окраине России и городам Польши.
Численность войска в ханстве строго фиксировалось, не в пример тому, как велся счет иным крымчанам. Общего учета вовсе не существовало, поскольку хана интересовали лишь субъекты обложения налогами. Отталкиваясь от численности войска, путем интерполяций, можно подступиться к числу армян Крыма.
Статистика освоила методику подобных расчетов. При коннице в 70 тысяч, страна должна была иметь в десять раз больший человеческий ресурс и значит, общее число душ в ханстве должно было быть не менее 700 тысяч. Эта цифра наводит на раздумья, поскольку известно: налоги с христиан, большую часть кото-рых составляли армяне, были единственным источником пополнения бюджета в ханстве. Если к 50 тысячам армян добавим греков и иных «не мусульман», то приблизимся к 80, или даже к 100 тысячам христиан.
В итоге получаем невиданный перекос, поскольку известно, что налоговое ярмо дает государству хотя бы видимость стабильности, если соотношение податных душ ко всем иным, не более 1:3, ну или 1: 4. У нас получилось 1:7. То есть, один христианин содержал семь мусульман, по пословице: один с сошкой семеро с ложкой.
В «до-машинные» времена такого не могло быть. Ярма, настолько тяжелого, просто не бывает — феодальная эпоха такого не знала. Справедливости ради, следует признать: есть лишь одна возможность для приведенной пропорции. Когда тот, что «с сошкой» — очень, ну о-о-очень богат! Запомним это предположение и к нему далее еще вернемся.
Поверхностно глядя, вывод в Россию крымских кыпчакоязычных армян в конце 18 века, должен был привести к тому, что случилось с крымчанами, ранее расселившимися по западной стороне Днепра, до берегов Балтики. В Польше, Болгарии, Венгрии, Румынии, республиках Прибалтики, где они, когда – то были, а затем исчезли в процессе ассимиляции, до наших дней чтят память о них.
В рамках программ ЮНЕСКО и ООН продолжаются исследования и в целом, их родство с кыпчаками занимает почетное место в национальных государственных и университетских проектах. То, что к началу 20 века, уступая натиску католицизма, в силу иных социальных факторов, они во многом растворились в плотном окружении титульных этнических масс, не мешает их потомкам находить способы живого общения, а у краеведов и научной общественности сохранять стойкий к ним интерес.
Но тем кыпчако — армянам, что ко второй половине 18 веке оставались на полуострове, судьбой была уготовлена иная роль. Они не только стали разменной пешкой в имперской политике России, но и породили отдельную интригу, поскольку фатально исчезли. По выводу из Крыма, их локализация, с достаточной научной определенностью, до наших дней нигде не обнаруживается.
Конечно же, анийско — крымских кыпчакоязычных армян следовало бы искать на Нижнем Дону в городе Нахичевань и в пяти ближних к нему селах. Но с момента поселения на Дону, с ними случилась метаморфоза: их тюрско — кыпчакское происхождение, признанное оскверняющим «армянство», заменилось первородно – армянским, с прародиной в «Великой Армении» времен Багратидов, с ее столицей в городе Ани (см. прилож. 2).
О том, кто, как и в чьих интересах вычищал из памяти крымских армян, ставших донскими, родство с кыпчаками – половцами, мы расскажем в последующих главах. Здесь приведем лишь краткое изложение истории донских армян, в версии, ставшей официальной и в наши дни многократно повторяемой в краеведческих изданиях. В ее первоисточнике – книжка А. Богданяна, изданная в 1947 году (переиздана в 1989 – ом), где приведен такой текст:
“Вслед за византийцами, в 1065 г. Армению наводнили турки – сельджуки, нанесшие окончательный удар окровавленной стране. Богатая и цветущая столица средневековой Армении — Ани была разорена. Население этой части Армении и, в частности, жители города Ани в XII и XIII столетиях стали покидать свою родину, искать приюта в чужих, дальних странах.
Южное Поволжье издавна славилось своим торговым путем и привлекало внимание армян еще задолго до их массового переселения… Ввиду этого, часть переселенцев продвинулась на север, к брегам Волги, в местности занятые тата-рами, где и основалась в когда-то знаменитом Аксарае. Здесь переселенцы – армяне сосредоточили в своих руках почти всю торговлю края…»
В этом рассказе о предках донских нахичеванцев «режет глаз» растянувшийся на два столетия процесс «исхода» анийцев из Ани. Как факт, он беззастенчив, поскольку надерган из разных эпох и рассчитан на примитивное восприятие. Пытливого читателя он озадачивает тем, что:
— начиная 1065 года, анийцы не могли спасаясь от турок – сельджуков, переселяться к «татарам», если под «татарами» понимать «татаро – монголов». Ведь Золотая Орда и ее основатель Чингисхан родились более чем на столетие поз-же;
— на берега Волги к «татарам» анийцы не могли прийти ранее середины 13 века;
— ни во времена сельджуков 11 века, ни в 12 веке, ни позже, вплоть до конца 15 века народа с именем «татары», не существовало. Этноним «татары» образовался лишь в процессе распада Золотой Орды, т.е. с конца 15 века.
— «анийские армяне», спасаясь от сельджуков, могли уйти к «татарам» в 13 век лишь перемещаясь в «машине времени».
Есть в книжке А.Богданяна еще один существенный маркер лживости, это вплетенный в канву изложения «когда-то знаменитый Аксарай».
В Нижнем Поволжье, во второй половине XIII века, известны две золотоордынские столицы: Сарай – Бату и Сарай – Берке, но не известно существование города Аксарай. Поселок с таким названием возник в Астраханской области лишь в 19 веке, да и сама Астрахань основалась лишь в веке 14 — ом.
Зададимся вопросом: для чего официальной истории донских армян, кроме смешения дат, эпох и исторических обстоятельств, пришлось придумывать еще и Аксарай?
Вероятно, чтобы анийцев 11 века не заселились ни в одну из двух столиц Орды, появившихся с середины 13 века: Сарай — Бату и Сарай — Берке. Текст, будь он изложен примерно так: «армяне, спасаясь от сельджуков, бежали на Волгу в столицу Золотой Орды», получил бы «двойку с минусом» по истории, поскольку из школьного ее объема известно, что нашествие турок-сельджуков и нашествие Орды — события из разных эпох.
«Анийцы», явившиеся в одну из столиц ордынской империи, за два века до ее явления на сцену мировой истории — слишком грубая историческая накладка. Аксарай для того и придуман, чтобы сгладить разрыв времен и, пусть неловко, но с высокой степенью надежности запутать след анийцев на их пути к Дону.
Далее, в главе «Ширак», мы более подробно расскажем, почему официальное изложение истории донских армян требует непременного смещения и искажения даты их выхода из Ани. Здесь лишь отметим, что лишь определившись с этой датой, мы найдем ключ к тайне происхождения донских армян.
Привязка коренных нахичеванцев к «анийским армянам 11 века» — в трактовке официального изложении их истории, грешит еще одним концептуальным «ляпом». Ведь, ради того, чтобы добавить чуть более «армянства» в идентификацию донских нахичеванцев, она отдает в жертву неизмеримо большее обще армянское достижение.
Напомним: именно армяне — анийцы 11 века, массово покидая Анийское княжество и перемещаясь – здесь, внимание! — не в Южное Поволжье, а на западный край Передней Азии, — создали в 11 веке, в горах в Тавра, Киликийское царство – высшее достижение армянской государственности.
Рождается обоснованное подозрение: а почему «анийцы», из приведенного выше официального текста, шли «к татарам», в непатриотичном направлении, противоположном тому, по которому из Ани уходила вся остальная нация? Не от того ли, что эта часть «анийцев» не была этническими армянами?
Эту рискованную догадку мы далее в книге подробно обсудим, а пока вернемся в официальную арменистику и еще раз скажем: подлог в дату «исхода из Ани» ей необходим для того, чтобы раннюю историю донских армян вырвать из научно документированной истории украинских армян, теснейше увязанной с кыпчаками.
Конечно, резкое межевание крымско-донских армян от крымско-украинских, портило логику научных мотиваций. Но зато помогало внедрять «правильное» армянство в идентификацию нахичеванцев. С середины 19 века и до наших дней, школьные и университетские курсы, литературные тексты в поэзии и прозе, на том идеализируют чистоту армянской крови и воспевают верность нации.
В советские времена фундаментальными трудами по истории армян Крыма и Дона, уже с марксистско-ленинских позиций, крымско-донских армян привязали к общему потоку, что из века в век, злыми силами вытеснялся за пределы «Великой Армении» и, оседая в диаспорах по всему миру, свято хранил лицо нации.
Такая прямолинейность входила в противоречие с суммой знаний об армянах Крыма. Вдумчивых исследователей она ввергала в научно-этический тупик. Масса занозистых фактов требовала объяснений, но официальная арменистика от них уходила. То, что армяне Крыма и Украины тесно общались, вели переписку, церковные и судебные записи на кыпчакском языке, признавалось, но не объяснялось.
Мотивы отказа от родной речи оттеснялись на задворки дискуссий, в кулуарную недоговоренность. «Между строк» кыпчакофонию армян Крыма скупо объясняли, не имеющим значения побочным продуктом, свойством нации к самосохранению, способом выживать в иноплеменной среде. Однако такая оговорка мстила вдвойне, вводя в более жесткую западню. Возникало недоумение: если так, то почему анийские армяне, социально стоящие на пару ступеней выше крымских степных кыпчаков, пали так низко? Почему придя в Крым, они не к местным грекам, генуэзцам или евреям прибились в языковом предпочтении, а к самой нищей, прослойке крымского населения. С гордым, самодостаточным народом так не бывает.
Так, на стыке арменистики и кыпчаковедения образовалась этно — историческая «туманность», которая до наших дней плодит версии и толкования. Труды А. Гаркавца самые заметные в этом ряду. Но разобравшись с крымско — украинскими армянами, проследив этапы развития и упадка их общин в Подолии и по правобережью Днепра, он «споткнулся» на крымских армянах, ставших донскими, не рискнув вторгаться в этот, опасный для кыпчаковедов раздел, взятый под плотную опеку официальной арменистикой.
Академик указал лишь направление для поиска более смелым исследователям, поставив вопросы в такой последовательности:
«перед учеными — кыпчаковедами сегодня стоят следующие фундаментальные исследо-вательские вопросы:
-ассимилировались ли кыпчаки к государственным этносам во времена, когда их туме-ны (десятки тысяч воинов) нанимались на военную службу к грузинским и другим правителям?
-какова дальнейшая историческая судьба кыпчаков, поселившихся навсегда в Армении, принявших религию, основавших селение Хпчах и построивших там монастырь Хпчахванк в 1206 году?
-как возникли в Крыму, Молдове и Валахии, на Украине и в Польше целые колонии армян-кыпчакофонов? Были ли среди них потомки кыпчаков, принявших христианство армяно григорианского толка в Армении или в других армянских колониях?
-почему армяне-кыпчакофоны этих колоний признавали родным кыпчакский язык, а не армянский, хотя сами себя и называли эрмени — армянами?
— были ли армяне, выселенные в 1778-1779 гг. из Крыма на Дон (Ростов-на-Дону), кыпчакоязычными?».
Программа эта чрезвычайно рискованная. Она уводит научный поиск в глубокий рейд за рамки концепта «Великой Армении», что утвердилась в последние полтора столетия в официальной арменистике. Внутренняя противоречивость которой, нисколько не мешает ей, даже в современном информационном пространстве, успешно доминировать и клеймить всякого альтернативного исследователя ярлыком «враг армянского народа».