3.

К рудникам, впрочим, приложил руку третий народ — греки. В Армению они попали из Османской империи, из города Гюмюшхане (Аргируполис) в горах над Трапезундом, где ещё Византия добывала серебро и медь. Лучшие рудокопы Передней Азии, в 1760-х годах они были приглашены Ираклием II, царём Грузии, пытавшимся укрепить её недолгую независимость развитием собственной индустрии. Грузинскому царству принадлежал и север Армении, в том числе каньон реки Дебед, где медные копи были известны со Средних веков — и вот на этих копях, от Ахталы до Алаверди, выросла цепочка греческих сёл. В 1796 году их разорили персы, Грузия сломалась и сдалась под крыло России, но сами рудокопы в 100-м поколении никуда не делись, и у них по-прежнему чесались руки что-нибудь добыть. По мере покорения Закавказья Россией они разбредались по окрестным горам, и вот ближе к середине 19 века нашли себе работу в долине Вохчи, где добывать медь в 18 веке пытался ещё карабахский хан. В 1851 году к делу подключился трапезундский купец Харлампик Кундуров, вместе с братьями построивший в окрестностях Кафана несколько шахт и обогатительных фабрик, крупнейшая из которых носила звучное название «Пирдудан». Следом за греками, в 1890-х годах, на Малый Кавказ подтянулись французы с планом строительства современных для того времени шахт. Центром их инвестиций стал Алаверди, через который прошла железная дорога из Тифлиса в Карс и Эривань, но кафанские руды были гораздо богаче, а потому и в эту глушь начал тогда просачиваться французский капитал.  Всерьёз же за освоение рудников Зангезура взялась советская власть, и если о времени постройки конкретных шахт и посёлков я сведений так и не нашёл, то дата обретения Кафаном статуса города весьма красноречива — 1936 год. Этот статус подкрепил паровозный гудок: в том же 1936 году сюда дотянули железную дорогу со стороны Баку. В 1939-41 годах, по большей части прямо вдоль пограничного Аракса, в направлении Баку была продлена ещё дореволюцинная линия Ереван-Джульфа, и 40-километровая линия от станции Минджевань к шахтам Кафана стала её боковой веткой.

4.

Так в Зангезурской глуши, в самом сердце Горной Армении, возник индустриальный гигант, этакий анти-Сумгаит с суровыми нравами рабочих слободок, подкреплёнными национальной враждой. Вражда эта затихла до поры до времени, два народа «один хлеб ели, одни свадьбы гуляли» и вместе строили социализм, но старые армяне помнили, как «турки» резали их в 1906 году, а старые азербайджанцы — жестокость дашнаков в Гражданскую. При этом станция Кафан принадлежала Азербайджанской железной дороге, до Баку ехать кафанцам было ближе и удобнее, чем до Еревана, и вот уже в 1987 году, с началом Миацума (армянского ирредентизма) азербайджанцы потянулись из Кафана в свою титульную ССР. От ножа и канистры с бензином бежали они или же просто ехали от греха подальше, армянский всплеск патриотизма переждать — на самом деле один из главных вопросов всей Карабахской войны. В Баку кто-то устраивался к родственникам, кто-то ходил по общагам и пытался выхлопотать себе место, возможно сгущая краски для пущего эффекта. К концу зимы 1988 года таких изгнанников в азербайджанской столице скопилось до четырёх тысяч, и в основном — из округи Кафана: в азербайджанской прессе фигурирует даже Кафанский погром, на который Сумгаитский погром якобы был лишь ответом. Современные азербайджанские и армянские публикации о тех событиях выглядят как зеркальные отражения — вплоть до абсолютно одинаковых обвинений России в поддержке другой стороны. Но есть один факт, который не отрицают и сами армяне — утром 27 февраля 1988 года, накануне сумгаитских событий, поезд Кафан-Баку привёз разом около 200 человек, не собиравшихся возвращаться… И если до Сумгаита азербайджанские погромы в Армении ещё могли быть вымыслом (а могли и не быть), то после — уже точно стали явью, а дальше в ход пошли танки и пушки.

4а.

Карабахская война буквально изрубила железную дорогу вдоль Аракса на куски — от неё остался действующий тупиковой участок под Ереваном до станции Ерасх, «островная» линия в Нахичевани, имеющая выход через Джульфу только на Иран, сотня километров заросших путей на юге Армении и в «поясе безопасности» Карабаха, частью оказавшихся под водой Худаферинского водохранилища, ну а в Азербайджане конечной ныне служит станция Горадиз. Столица Сюника же в 1990 году стала называться Капан — причём в отличие от Таллинна, Кишинэу или Сумгайыта, это было именно переименование: хоть и на одну букву, но — в армянском языке. Лишь станция останется Кафаном навсегда — туфовый сталинский вокзал у заросших путей превратился в весьма впечатляющий памятник закавказских коллизий:

5.

Сама же станция напоминает теперь то ли полярный Таз, то ли чернобыльский Янов, и разве что вместо деревьев между путями растёт вездесущая дикая ежевика. В отличие от заброшенных станций на Араксе, которые я ещё покажу, тут не осталось даже техники, да и большинство построек снесено. Рискну предположить, в Кафане не было депо, то есть и пассажирские поезда, и товарняки с рудой сюда захаживали в гости, и их останки ржавеют теперь за колючей проволокой и окопами «пояса безопасности» Карабаха. Со стороны Минджевана в перспективе рельс не поезда, а фуры:

Забравшись на виадук, станцию я даже не стал фотографировать — сверху да в контровом свете видны одни кусты. Гораздо интереснее отсюда перспектива города в узкой долине — от края до края полкилометра и 4 улицы: две вдоль цепочки кварталов и ещё по одной за рекой и железной дорогой. Центр — там, где слева спускается боковая долина реки Вачаган, а справа стоит микрорайон, странно высокий для малого города:

8.

Строго в перспективе путей же видно, куда именно они вели — копер над заброшенными цехами, возведёнными на заре эпохи железобетона:

9.

С окрестных гор видно, что и это — лишь вершина айсберга, а корпуса спускаются по склону в несколько ступеней. На викимапии всё это отмечено как Кафанский электромеханический завод, но скорее всего в позднесоветские времена, с появлением новых шахт и комбинатов, он просто разместился на площадке рудника эпохи Первых пятилеток.

10.

Гуляя по Капану, сложно не вспоминать Алаверди — та же вытянутость по ущелью шириной в пару кварталов, тот же безумный рельеф и попытки приспособить к нему советскую архиктуру, те же язвы медных разработок по горам. Но только в отличие от Алаверди, в Капане нет той жуткой печати упадка — он и по населению крупнее вчетверо, и даже сокращаться ударными темпами это население не спешит. Капан и Алаверди — как сын и батя в рабочем посёлке, где в шахту лазали все мужики: один жалок, немощен и уходит в запои, чтобы унять боль от того, что все внутренности разъело рудной пылью, другой хоть и чувствует первые признаки неладного, но пока ещё держится молодцом. При всём сходстве с Алаверди, в современности судьба двух городов сложилось совершенно по-разному — там шахты умерли, здесь — кормят страну. А как результат, если Алаверди и Ахтала — самые мрачные города армянской глубинки, то Капан и Каджаран — напротив, самые зажиточные. Вот автобусная остановка у вокзала — тут даже внутригородской транспорт жив!

До центра и следующих сталинок отсюда минут 20 пешком среди хрущовок. Но в армянском городе даже в самом унылом микрорайоне найдутся колоритные детали. Вот медведь — весьма популярный символ в этом медвежьем углу:

12а.

Пулпулак в виде орла и типично капанский, то есть проходной и открытый настежь, подъезд:

13.

Дворы что в Сюнике, что в Арцахе впечатляют роскошными гирляндами белья, для которых напротив окон даже ставятся специальные рейчатые столбики. Характерно, что в Азербайджанской ССР так выглядят столбы электропередач, то есть видимо сами бельевые феерии происходят оттуда:

14.

Но вот южный склон долины расступается, открывая скалистый Хуступ:

15.

Вокруг сквера с фонтаном — сталинки ереванского вида да скульптура «Зангезурской женщины»: памятник местной армянке на самом деле с советских времён стоит в каждом историческим регионе страны, а в Ереване увековечена, например, «Ванская женщина» из исчезнувшей Западной Армении. Но только здесь региональная армянка попала мне в кадр:

15а.

С Хуступ-горы течёт речка Вачаган, питающаяся её снегами и потому почти безводная к концу сентября. На правый (по направлению кадра левый) берег выходит та старая промзона вокруг копра:

16.

И стоит чуть выше новодельная церковь Сурб-Месроп с необычными для армянского зодчества парными звонницами. Посвящение Месропу Маштоци, создателю армянского алфавита, явно намекает на Гохтн (Восточную Нахичевань), где проповедуя среди язычников, он утвердился в идее перевести на армянский Библию.

17.

На другом берегу Вачагана — центральная площадь Гарегина Нжде, всем своим видом показывающая, что Капан для Армении не только Львов, но ещё и до некоторой степени Ханты-Мансийск с Салехардом. За кадром справа остался огромный Дворец культуры, внешне довольно унылый и к тому же убранный в леса. В перспективе площади — администрация Сюникского марза, ну а справа — старый почтамт и современный деловой центр:

18.

Возможно так же бывший сталинкой в прошлой жизни:

18а.

Между ними уходит неожиданно живописная улица Туманяна, застроенная туфовыми сталинками, но извилистая и узкая, как в старых европейских городах. За поворотом скрывается стадион «Гандзасар» (до 2008 «Лернагорц», и я кажется в состоянии сам перевести это слово — «Горняк») на фоне серной язвы горной выработки в склоне горы.

19.

Гору с другой стороны венчает Багаберд — воинский мемориал со Скорбящей матерью, строившийся при Советах в память героев Великой Отечественной. В независимой Армении его переименовали в честь древней крепости, последней сдавшейся тюркам в 12 веке, и «переосвятили» в честь всех армян, погибших за Сюник. Герои Великой Отечественной к таковым тоже относятся — ведь проиграй Советский Союз, вошли бы сюда турки да «окончательно решили армянский вопрос». От монумента должен быть роскошный вид на город, но лезть к нему пешком мы пожалели сил, а ехать на такси — денег:

20.

Вместо этого мы взяли такси к другому монументу да стали набирать высоту вдоль Вачагана. Да с таким уклоном, что кажется — ещё чуть-чуть, и взлёт!

21а.

Кварталы Капана здесь образуют хорошо заметный отросток в 2-3 километра длиной, вдоль которого попадаются свои примечательные образцы советского зодчества:

21.

В 1,5 километрах от центра дорога приводит к воротам:

22а.

За которыми, на фоне тающего в полуденной дымке Хуступа, грозит чужому миру Гарегин Нжде. Этого «самого честного из коллаборационистов» судьба изрядно помотала по свету — не случайно настоящей фамилией его было Тер-Арутюнян, а псевдоним значил Странник. Выходец из зоков, самобытного армянского субэтноса в Нахичевани, Нжде вступил в боевое крыло «Дашнакцутюна», учился воевать в тренировочном лагере в Болгарии, и в начале ХХ века не пропускал ни одной войны, если врагом в ней был турок. Не стала исключением и Первая Мировая, с коллапсом царской России продолжившаяся армяно-турецкой войной. Вместе с Генералом Дро под Апараном и Мовсесом Силикяном в Сардарапате, под Ванадзором Нжде остановил турецкое вторжение, и проиграй армяне эти битвы — ждал бы их геноцид… Когда же пала и Османская империя, Странник отправился в Зангезур воевать с её закавказской тенью — Азербайджаном, а вернее — повстанцами и партизанами, пользовавшимися поддержкой Баку. Само собой, доставалось от дашнаков и мирным жителям, многие из которых, как например родители Гейдара Алиева из Сисиана, бежали в Нахичевань. Впрочем, и опорой дашнаков в Зангезуре были беженцы из Азербайджана и Турции, само собой особенно безжалостные к врагам. Вторжение Красной Армии в Закавказье осенью 1920 года Нжде встретил комендантом Кафана, а в последующих боях, где погибли другие лидеры зангезурских дашнаков, возглавил сопротивление в горах. Под новый 1921-й год в Татевском монастыре он провозгласил Республику Горной Армении и себя — её спарапетом (военачальником), и как последний оплот националистов перед большевиками Ларнайастан смог продержаться до июля. Затем Нжде отступил с остатками фидаев за Аракс, но через большевиков-армян вроде Мясникяна сумел заручиться устной гарантией того, что Сюник останется армянским, и советская власть не отказалась от такой возможности перерубить мост Анкара-Баку. В болгарской эмиграции Нжде из воинов подался в идеологи, разработал учение цехакронизма, даже для дашнаков оказавшееся слишком радикальным, и в конце концов напросился в союзники к Гитлеру формировать Армянский легион. Мотив «сделки с Дьяволом», однако, тут не вполне очевиден — ведь терзать Советский Союз в случае его падения готовилась не только Япония, ну и Турция, а так как победа нации над интернационалом казалась Гарегину очевидной — единственным выходом ему виделось сойтись с главным нацистом как самостоятельный игрок. Но фашизм проиграл, и арестованный в Софие, Нжде кончил свои дни в камере Владимирского централа.

22.

Там и покоился Странник в неприметной могилке с ржавой табличкой «Тер-Арутюнян Гарегин Егишеевич (1886-1955)». Однако в 1983 году, уж не знаю, кому и сколько армянского коньяка завезя, Гарегинов внучатый зять Павел Ананян выкопал его гроб из могилы да увёз в Армянскую ССР. Пусть и мёртвого, но вождя местные диссиденты прятали по своим домам, а пару косточек в том же 1983 году удалось тайком захоронить высоко на Хуступе. В 1987-м, с первым «ветром перемен», ещё при живом Союзе Гарегина официально похоронили у монастыря Спитаковор (где я подробнее рассказывал о нём), а в 2005 году вечный покой Странника потревожили, надеюсь, в последний раз — на обращённой к Хуступу окраине Капана была погребена его правая рука, надгробием которой и стал этот памятник. Теперь вокруг него небольшой уютный парк, куда при нас привезли большую группу школьников — за патриотическим воспитанием и простым человеческим пикником. Выше монумента — небольшое озерцо, а дорога идёт дальше, через пару километров заканчиваясь в пригородном селе Вачаган:

23.

Теперь снова спустимся в центр. В том же 1983 году, когда в Армению вернули прах Гарегина, в Кафане появился экспрессивный, как на Бульварном кольце Еревана, конный памятник другому вождю здешних гор — Давид-беку, князю-воину 18 столетия:

24.

Татевский мелик, школу войны он прошёл, как и Нжде, вдалеке от Армении — в Грузии, с 1714 года помогая её царям отражать набеги лезгинских горцев. На родину его вернула русско-персидская война — о том, что действовать против Персии надо единым фронтом с Россией, мелики договорились ещё в 1699 году в Ангекахоте после дипломатического вояжа Исраэля Ори (см. Джермук). В Карабахе, где княжеская власть была крепче, пять меликств быстро взяли власть, а вот в Сюнике персы быстро подавили восстание, сменившееся партизанской войной. Её-то и возглавил в 1722 году Давид-бек, приезд которого организовал между прочим не кто-нибудь, а Стефан Шаумян — только не бакинский комиссар, а кафанский купец, живший двумя веками ранее. Познавший в регулярной армии опасность горцев, Давид-бек сам стал идеальным горцем, да и новая смута в Иране, где правивший два века дом азербайджанцев Сефевидов свергли афганцы, порядком дезориентировала врагов. К 1725 году фидаи полностью контролировали Сюник, а сам Давид-бек окопался в крепости Алидзор близ Кафана. В Иране тем временем смута сменилась гражданской войной между Тахмаспом II из свергнутых Сефевидов и афганскими ставленниками Хотаки, и конечно мог ли не воспользоваться этой войной злейший враг персов — турки? В 1726 году началось турецкое вторжение в Закавказье, и вот мятежный армянский князь и персидский шах вдруг оказались по одну сторону фронта. Давид-бек оказался ценным союзником, так как в нескольких сражениях без особого труда разбил превосходящие османские силы. Тахмасп II признал его своим вассалом и союзником, а Зангезур — не персидской провинцией, но армянским княжеством. И интересно представить, как бы сложилось судьба Закавказья, доживи княжество Давид-бека до 1747 года, когда с новой смутой от Персии отпали азербайджанские ханства, но Давид-бек был уже не молод и умер в Алидзоре от болезни в 1728 году. Его преемникам уже не хватило сил противостоять османам, да и персы как-то забыли о всех договорах. Ближайший соратник Давид-бека Мхитар Спарапет два года спустя пал от руки предателя в пещерах Хндзореска, а с приходом на персидский трон Надир-шаха в 1730-х годах были добиты последние очаги сопротивления. Однако Сюник за годы восстания успел преобразиться, во многие монастыри (тот же Татев) вернулась на века остановившаяся жизнь, а иные (например, Гндеванк) превратились в хорошо укреплённые замки. Давид-бека в ХХ веке уважали и националисты (отряды Гарегина Нжде называли себя Давидбековским союзами, и вступая, приносили «клятву Давид-беку»), и коммунисты — например, в фильмах «Давид-бек» (1944) и «Звезда належды» (1978).

25.

Памятник Давид-беку стоит напротив устья Вачагана за Вохчей, и из центрального сквера к нему ведёт явно позднесоветский, но необычайно симпатичный пешеходный мост:

26.

В конце проходящий под виноградной лозой, где торговала фруктами общительная старушка:

27.

Мост ведёт к пожалуй главной достопримечательность этого города — Капанским небоскрёбам:

28.

Один из самых необычных микрорайонов всего бывшего СССР был построен, видимо, примерно в одно время с памятником Давид-беку, то есть в начале 1980-х годов. На двухярусном основании — впечатляющее металлическое панно:

29.

Многоэтажки над Вохчей выглядят высокими, как небоскрёбы киберпанковских городов:

30.

И разум как-то даже не вполне воспринимает, что они просто вписаны в склон, поставленные на ступенчатый фундамент:

31.

Внутри у них есть лифты, но мы решили подняться наверх пешком. Сначала ступенями идёт двор:

32.

Затем путь наверх остаётся только по лестничным маршам подъезда:

33.

И тут самое главное вовремя остановиться — выход на улицу выше по склону имеет только один, и далеко не самый верхний этаж. В отличие от всех остальных этажей с обычными лестничными клетками, он представляет собой сквозной коридор от подъезда к балкону:

34а.

С балкона центр Капана как на ладони. Всё знакомые места, а Хуступ почти спрятался в облаке:

С другой стороны в коридоре нашлось место даже для магазина. Состояние всего этого ужасное, но хотя бы из скверных запахов — лишь ржавчина и плесень:

36.

«Псевдонебоскрёбы» выводят на тихую узкую улочку, похожую скорее на двор:

37.

Но вот такие в проёмах домов с неё открываются виды:

38.

У соседнего небоскрёба в принципе не оказалось лестничных клеток — лишь лоджии-галерии, нередкие в общем-то в южных городах по всему бывшему Союзу:

39.

Отюда, зигзазами лестниц, под гирляндами белья, мы стали спускаться:

40.

На лестницах и в подъездах, конечно, мы не раз встречали местных, но те не проявляли ни то что враждебности, а даже удивления — кажется, иностранцы сюда забредают нередко.

40а.

У подножья небоскрёбов — пулпулак, потому что какой же квартал в Армении без фонтана?

В Каварт — мрачноватый, я бы даже сказал призрачный район с остаками довоенной застройки:

43.

Но с каждым шагом вверх по склону вдоль дорог сгущается заброшенность и разруха:

44.

Пара витков серпантина — и кругом лишь пустые дворы за гнилыми заборами, опутанные злобными, как змеи, побегами дикой ежевики.

45.

А под ногами в пыль втоптаны керны:

45а.

И горы вокруг все покрыты язвами карьеров и фурункулами отвалов:

46.

А «чтоб ты провалился!» в Каварте не просто слова, и именно угроза провалов заставила людей покинуть районы на склонах. Более того, и дорогу наверх в какой-то момент перерезает траншея — видимо, выше грунт может не выдержать автомобиль.

47.

Но именно из Каварта рудничный Капан в ХХ веке «стёк» к вокзалу — выше по горам руды доступнее, а потому именно здесь в 1830-40-х годах обосновались греки из Алаверди. И совсем как на Горнозаводском Урале здесь рудники и посёлки венчает церковь, словно благословляющая работяг:

48.

Церковь Святого Харлампия (1865) не армянская, а православная, если точнее — греческая, и построил её, как можно догадаться из посвящения, Харлампик Кундуров, больше всех преуспевший в разработке здешних руд. Теперь стоит она на сотни метров выше последних жилых домов, и путь к ней крутой да тернистый. Или точнее ежевичестый — от упомянутой траншеи вверх по склону лезть ещё добрых полчаса, а вокруг храма, натурально, укрепрайон, в котором ежевика заменяют колючую проволоку. Храм совершенно заброшен, внутри него коровы прячутся от жары и усыпают пол навозом, но высоко на горе, в одиночестве, здесь сквозь любой навоз проступают покой и святость:

49.

Впрочем, церковь эту я подробнее показывал в посте о народах Армении, в той его части, что посвящена грекам. Теперь, даже если бы церковь стояла на главной площади, в неё было бы некому ходить: из-за Железного занавеса мы вышли, зная как аксиому, что «в Греции всё есть», а потому что из Цалки, что из Алаверди, что из Ташкента греки при первой возможности устремились на историческую родину (покинутую, надо заметить, ещё в эпоху Анаксимена и Анаксимандра), сколько-нибудь целостную общину в бывшем СССР сохранив разве что в Ессентуках да на Донбассе. В конце концов, своё дело в Закавказье они сделали, и в отличие от машиностроения или химпрома, медно-молибденовые рудники из всей индустрии Армении лучше всего пережили распад СССР. Причём если по добыче меди Армения дай бог если в третьей десятке, то с молибденом всё интереснее: крошечная страна занимает 5-е место в мире по его запасам (после США, Китая, Чили и Перу) и 7-е по добыче (уступая ещё Канаде и Мексике и почти вдвое превосходя Россию). В Капане, Каджаране, Агараке и даже Алаверди (где приказал долго жить ГОК, но не шахты) греки оставили Армении её главный вклад в мировое разделение труда.

50.

А в дымке внизу едва виден Капан, и как видите, в склоны вписаны многие его кварталы:

51.

https://varandej.livejournal.com/1062128.html