Гении парфюмерии. Франсис Куркджян.

Мы встречаемся с Франсисом Куркджяном у дверей парижского представительства японской парфюмерной корпорации Takasago на улице Торричелли в деловом и оттого тишайшем районе Семнадцатого округа. Куркджян служит в Takasago ведущим «носом» – создает ароматы по заказу крупных косметических марок. По соседству – еще пара десятков парфюмерных лабораторий. Наверное, это удобно: если вдруг закончится экстракт, скажем, розы или туберозы, можно сходить к соседям, как за солью и спичками.

Франсис приходит с опозданием в минуту. На нем черный пиджак, узкие темно-красные джинсы, белая рубашка (ни разу не видела его в цветной). Походка танцующая, балетная: в 14 лет уроженец Грасса, выходец из семьи армян-эмигрантов, поступал в балетную труппу Парижской оперы, но провалился. «Я плохо выступил, – рассказывал он мне несколько лет назад во время нашей первой встречи в Москве. – Там покатая сцена, во дворце Гарнье. А я всегда танцевал на ровной».

Мы поднимаемся в офис Куркджяна. Над рабочим столом – снимок чьей-то ноги в пуанте и старые рекламные п­лакаты мужского аромата Le Male от Jean Paul Gaultier. Именно с создания Le Male началось восхождение Куркджяна на парфюмерный Олимп, ему тогда было 25. А нога в пуанте, оказывается, – Михаила Барышникова. «Он гений, – говорит Франсис. – Люблю гениев: они напоминают мне, что есть еще к чему стремиться».

Куркджян окунает блоттеры в три пробирки, стоящие на столе. Протягивает мне. Первая полоска пахнет горько-сладко, вторая – сладко-горько, третья – не горько, не сладко, а в самый раз. «Мне нравится третий», – говорю я. «Мне тоже, – соглашается парфюмер. – Но посмотрим, что скажет заказчик». Он появится с минуты на минуту. Франсис подзывает ассистентку и просит показать мне лабо­раторию.

Лаборатория с виду тот же офис, только в качестве перегородок между столами – стеллажи с экстрактами и зельями: роза турецкая, роза болгарская, сандал, мускус и еще 1500 разных загадочных субстанций. Лаборантка по имени Жасмин, цветом кожи, ростом и грацией похожая на Наоми Кэмпбелл, демонстрирует мне, как создаются духи. На столе – элект­рон­ные сверхточные весы и компьютер, на дисплее которого отображается файл с длиннющей цепочкой-формулой, как из учебника химии. Жасмин набирает длинной пипеткой полкапли из одной склянки, полкапли из другой, четверть из третьей, смешивает все в четвертой склянке, которая стоит на весах. Сверяет показатели массы с заданными в компьютере. Потом склянку отнесут на стол Куркджяну. Он будет долго думать, нюхать. В итоге одобрит – или отвергнет, велит добавить 0,002 миллилитра каких-нибудь пачулей. И снова будет нюхать и думать.

Сам Франсис тем временем успевает закончить свою конфиденциальную встречу и приходит за мной в лабораторию. «Пойдем, кое-что покажу», – говорит он. Мы поднимаемся на последний этаж здания и вы­ходим на слегка покатую, серую, абсо­лютно парижскую крышу. Слева торчит Эйфелева башня, справа угадывается Сакре-Кёр, снизу, из булочной, доносится запах свежего хлеба. «Я выхожу сюда иногда, чтобы прочистить голову, – рассказывает Франсис. И добавляет с улыбкой: – Это тайное место. Никому не говорите».

Из Семнадцатого округа мы переезжаем в Первый, где находится еще один офис Куркджяна. Втискиваемся в классический парижский лифт площадью квадратный метр. Я высказываю догадку: парижанки в 70 лет носят джинсы 28-го размера не потому, что сидят на диете, а потому, что пара лишних сантиметров – и ты уже в лифте не поместишься. Франсис смеется.

Этот офис скорее похож на квартиру: стол завален бумагами, у стены – красный диван, на полках – книги с закладками. Для полного сходства с обычным жилищем не хватает тапочек у двери и кота. «В том офисе я функционирую, здесь – живу», – объясняет Франсис. Я интересуюсь, где же он придумывает свои ароматы. «Везде, в том числе в самолетах, – отвечает Куркджян. – Мне не нужно иметь под рукой или, точнее, носом ингредиенты. Я их помню наизусть. Да-да, все три тысячи нот у меня в голове. Парфюмер помнит запахи, как писатель – слова. Писателю же не нужен словарь, чтобы написать роман».

Но что же тогда нужно, чтобы создать аромат? «Идея», – говорит Франсис. Опять эта «идея»! Все парфюмеры, с которыми я встречалась, без исключения твердили про загадочную «идею аромата». Но что они имели в виду, я так и не поняла. Любовь, например, – это идея? А нежность, страсть? «Нет, это слишком общо, – легко пускается в объяснения Куркджян. – Аромат «о любви» – это аромат ни о чем. У любви, страсти – тысяча мгновений. Нежность иногда рождается из боли, слез. Для того чтобы придумать аромат, мне нужен один-единственный штрих, не больше, понимаете?» Не понимаю. «Хорошо, – Куркджян само терпение. – Вот мой новый аромат, Aqua Vitae. Его «идея» – расстояние между двумя людьми, не важно: возлюбленными, друзьями. Оно не должно быть большим – иначе люди расстанутся. Но если расстояния не будет вовсе, они станут друг другу неинтересны – и тоже расстанутся. В любых отношениях нужно держать дистанцию – чуть отступить, но не отдалиться. Чтобы все время притягивать, надо иметь в запасе несколько сантиметров, понимаете?» Вроде бы.

От философских размышлений меня отвлекает молодой человек, который входит в квартиру. «Это С­ильван Ле Гуэн, – сообщает мне Франсис. – У него уникальная для XXI века профессия: éventailliste, мастер, создающий веера». Франсис и Сильван познакомились два года назад в Лондоне, на выставке вееров (да-да, такие тоже бывают). Разговорились о нравах XVIII–ХIX столетий – дамы тогда, отправляясь на бал, поливали веера духами. Теперь Сильван придумывает веера к ароматам Куркджяна. Одни напоминают мистических птиц из «Властелина колец», другие – макеты городов будущего, какими их видел русский конструктивист Татлин. Куркджян рассказывает, что помимо вееров собирается ароматизировать «вертушки» – не детские игрушки, а всамделишные ветряки.

Их планируют установить в парке Пале-Рояль, чтобы наполнять воздух Парижа ароматами.

Куркджян вообще относится к парфюмерии без пиетета. Он ароматизировал фонтаны, выпустил жидкость для мыльных пузырей с запахом духов и парфюмированный гель для стирки. Гель, кстати, стоит как флакон духов, что резонно ставит в тупик домохозяек. Зато современные эпикурейцы, калькирующие жизнь с будней Оскара Уайльда и Габриеле д’Аннунцио, охотно доверяют стиральному гелю от Куркджяна свои шелка и батист.

Куркджян и сам сноб высшей пробы. Я это понимаю окончательно, когда мы заходим в бутик мужской одежды Avedis на улице Сент-Оноре. Его хозяйка Клодин встречает Франсиса как сына. За полчаса он успевает перемерить полсотни пиджаков, откладывает три: серый пиджак в мелкую красную клетку, красный – в мелкую синюю, зеленый – в горошек. Новый пиджак Куркджян покупает перед каждым важным мероприятием, но никогда – накануне (сегодня он подбирает наряд для презентации того самого аромата Aqua Vitae, до которой еще месяц): «Надо разносить вещь, вступить с ней в отношения. Нельзя идти на мероприятие, надев все новое и лучшее сразу. Это ужасно провинциально». Живо представляю, как то же самое, теми же словами и тоном излагает юному Дориану Грею и­скушенный в светской жизни лорд Генри.

В магазине ощущается теплый, бархатный аромат. «Это 354 Saint-Honoré, – объясняет Франсис. – Я его сделал по просьбе Клодин». Выходить на улицу не хочется.

Мы едем к Александру Вотье. Мне стыдно – кто это такой, я не знаю. Куркджян объясняет: молодой парижский дизайнер, работал для Thierry Mugler и Jean Paul Gaultier, а в 2009 году создал марку Alexandre Vauthier. Свои коллекции он показывает на парижской Неделе Haute Couture. Вотье шьет байкерские косухи из белой лайковой кожи и болеро из розового меха песца, их носят Рианна, Бейонсе, Мадонна. А Франсис сочиняет ароматы, которые распыляют в помещениях, где проходят шоу Alexandre Vauthier. Каждая композиция – на тему коллекции. Создавая предыдущую, сезона весна–лето 2013 года, Вотье представлял монашку, которая живет в аскезе, но в глубине души обожает роскошь. Получились черно-фиолетовые вещи, но сшитые из шелка и кожи. А в переводе на язык Куркджяна это значило «суховатый ветивер, сладкие пачули, ладан, амбра и замша».

Сейчас дизайнер и парфюмер «нащупывают» новый аромат для показа. Франсис, слушая Алекса, молча разглядывает эскизы коллекции, трогает ткани и постоянно пьет эспрессо: профессиональная привычка – запах кофе прочищает нос.

Впервые за день мы никуда не мчимся. Просто сидим в баре, пьем красное вино, обсуждаем недавно прочитанные книги, новые фильмы и, конечно, – еду. Франсис любит готовить и даже чаще, чем в дендистском Avedis, бывает в гастрономе при универмаге Le Bon Marché: «Там отличные продукты». Фирменные блюда? Суп из спаржи с трюфелями и салат из огурцов и фенхеля. «Хотя иногда я хожу и в рестораны – не столько с целью поесть, сколько для того, чтобы подумать над очередным ароматом, – рассказывает Куркджян. – Хорошая еда вдохновляет не хуже, чем музыка или кино».

Интересуюсь, над сколькими ароматами он может работать одновременно. Франсис начинает считать, шевеля губами и загибая пальцы, – так первоклассники вспоминают таблицу умножения: «Раз, два, три, пять, десять – это в Takasago. Пятнадцать, семнадцать, двадцать – индивидуальные заказы… Всего в работе сейчас где-то двадцать пять ароматов». Не все из них станут носить его имя. Одни заказчики с гордостью заявят: «Эти духи сделал сам Куркджян!» Другие предпочтут скрыть авторство, выдав новые духи за творение «марки N» – их право.

Теперь я начинаю понимать, поче­му его любят все: и парфюмерные критики, и арабские шейхи, и Катрин Денев. Не за «идеи». А за то, что Куркджян – из той редкой и счастливой породы художников, которые не считают слово «маркетинг» ругательством. Он готов прислушиваться к пожеланиям и делать духи, которые будут нравиться людям, – и если не безумно рад, то точно не против расходовать на это свой талант. Его кумир Барышников поступал так же.