Долго представлять Александра Божко (на снимке справа) армянской общественности, особенно интеллектуальной, не стоит – он широко известен. Арменовед, переводчик, дипломат – дважды был послом Украины в нашей стране. После завершения дипломатической службы Александр Божко вплотную занялся переводами и арменистикой.
Он постоянный участник научных конференций, автор многих публикаций, — короче говоря, всего того, что касается украино-армянских отношений с древних веков до наших дней. В настоящее время он работает над антологией современной армянской прозы, также есть другие проекты по популяризации армянской литературы в Украине. Деятельность Александра Божко отмечена престижными армянскими наградами вплоть до медали Мовсеса Хоренаци. Александра Божко любят в Армении не только за блестящее знание армянского, в том числе грабара, не только за вклад в развитие отношений 
между народами – хотя и этого было бы достаточно. Его любят за искренность и открытость, не присущие дипломату. Его любят за то, что он абсолютно свой. Наш. Органически и навсегда. «Армения и моя страна тоже», — твердо говорит он, не оставляя ни малейших сомнений. Наконец он формулирует: «Я не идеализирую армян, я идеализирую Армению и армянство». Так что в его лице мы имеем человека, без которого армянское литературное пространство трудно представить. Недавно он приехал в Ереван с высшей миссией: как секретарь Национального союза писателей Украины он привез почетную награду союза поэту и переводчику украинской поэзии на армянский язык Тельману Маиляну – за вклад в развитие украино-армянских связей. Это тот самый случай, как говорит Божко, когда поэты и дипломаты служат одному делу – сближают народы. Александр Божко в самую жару за чашкой кофе — «непременно без сахара» (такой он когда-то научился пить в Ереване), рассказал корреспонденту «НВ» Кари АМИРХАНЯН несколько фрагментов своей «армянской»
жизни – интереснейший срез времени. Беседа получилась теплой и без кавычек.
«Какой же у вас брат доверчивый…»
Где-то в середине 60-х Киевский госуниверситет им.Шевченко подключился к интереснейшему начинанию – обмену студентами между ВУЗами бывшего СССР. Среди немногих счастливчиков оказался и я – второкурсник филологического факультета КГУ, изъявивший желание обучаться в Ереванском университете армянскому языку и словесности. Страна древнейшей цивилизации манила, а перспектива стать посредником в сфере культуры и литературы между украинским и армянским народами не могла не воодушевлять. Я мечтал о переводах художественной литературы, но и представить тогда не мог, что мои знания армянского языка, приобретенный многолетний журналистский опыт в редакциях газет «Литературная Украина» и в журнале иностранной литературы «Всесвіт» («Весь мир»), а позже на должности ответственного секретаря Киевской организации Союза писателей Украины окажутся столь востребованы в становлении дипломатической службы независимой Украины.
Ереван меня завораживал. Мне казалось, что в нем есть что-то от Парижа. Меня пленяла стихия армянского языка — я просто заболел им. Постигал я месроповские буквы при поддержке моей первой учительницы Лусине Седраковны Максудян. Я выписывал на бумажку армянские слова и, бродя по ереванским улицам, бесконечно бубнил их себе под нос. Наверное, прохожие воспринимали меня как ненормального…
Потом был грабар. Я понимал, если хочешь называть себя арменоведом, без древнеармянского языка не обойтись. Поэтому в Ереванском университете я посещал уроки грабара Вазгена Геворкяна — замечательного переводчика творений Григора Нарекаци на современный армянский язык. И пришлось это как нельзя кстати. Ярослав Дашкевич – выдающийся наш историк, арменовед, исследователь древнеармянских и древнеукраинских исторических связей, фигура знаковая как для армян, так и для украинцев — попросил меня разыскать в публичной библиотеке многотомную «Географию четырех сторон света» Степаноса Агонца, изданную в Венеции в 1802 году на грабаре, и перевести на украинский главы, посвященные Украине. Это была увлекательнейшая работа с неожиданными для меня открытиями. До этого я даже не подозревал о целой плеяде армянских энциклопедистов, трудившихся на острове Св. Лазаря на рубеже XVIII–XIX веков. Степанос Агонц был одним из них. Поражала широта кругозора и глубокие познания в словесности и науках этих 
подвижников. Они собрали и донесли до нас ценнейшую информацию не только об армянских колониях, но и об украинских землях того времени, с подробнейшим описанием сотен городов и местечек, рассказами об их жителях, обычаях и занятиях. Я только диву давался, как они с узких окошек своих монастырских келий умудрялись увидеть чуть ли не весь мир…
Не забывал я про армянский язык и в Киеве во время студенческих каникул. Встречая армян, старался заговаривать на родном им языке. И даже Сергей Параджанов, обычно говорящий со всеми по-русски, только со мной переходил на свой тбилисский армянский. В знак уважения, наверное.
Для меня был незыблем постулат: если ты верен армянству, значит должен идти до конца и делить с ним проблемы. Я был наивен в те годы и доверчив. Мне достаточно было встретить армянина, чтобы пригласить его к себе домой. Как-то на танцплощадке в Киеве я встретил двух молодых людей и, смекнув, что это армяне, заговорил с ними на армянском. Слово за слово, и я пригласил их к себе в гости: сестра накрыла стол, завязался непринужденный разговор. Улучшив момент, когда меня не было рядом, один из парней обратился к сестре: «Какой же у вас брат доверчивый… — и, перехватив ее удивленный взгляд, продолжил. — Мы с братом сейчас на побывке в Украине, сами же из Ехегнадзорского района…» Но я не пожалел, что пригласил незнакомых мне армян в свой дом. Мне понравились эти ребята, жаль только, что я потерял их адреса. Очень хотелось бы с ними встретиться спустя столько лет…
Горисско-хндзоресская сага
Чем дальше, тем глубже погружался я в пучину армяно-украинской истории. Но не настолько, чтобы не ощущать реалий тогдашней студенческой жизни. Я влюбился. И не где-нибудь, а на кухне студенческого общежития познакомился со своей будущей супругой Раисой (Раиса Карагезян — переводчица, член Союза писателей Украины и Армении. В ее переводе увидели свет произведения более тридцати украинских писателей. А еще «Украинские народные сказки», повесть «Тени забытых предков» 
М.Коцюбинского и эссе С.Параджанова «Вечное движение». — Ред.). Она была из Гориса, к тому же замечательно пела. Вскоре мы с ней поехали в Зангезур, и я с удивлением узнал, что дед Раисы — Баграт — выпускник тифлисской гимназии Нерсисян, что он учительствовал в хндзоресской школе и женился на своей бывшей ученице Ашхен – на бабушке Раисы, а после революции стал наркомом просвещения Зангезура. Все это для меня сложилось в некую удивительную горисско-хндзоресскую цивилизацию. Я оказался причастен к ней, к ее напевному зангезурскому говору, живописным скалам и пантеону местных знаменитостей, прославивших этот край в истории, литературе, искусстве и науке; к местным и семейным преданиям, где Давид Бек и Мхитар Спарапет удивительным образом соседствовали с генералом Дро и Гарегином Нжде. Как оказалось, осенью 1919 года отряд последнего занял Хндзореск, вытеснив оттуда местных большевиков, к которым принадлежал и Баграт Карагезян – дед Раисы. Его семью арестовали и теперь собирались бабушку Раисы – Ашхен – погнать с детьми на расстрел, но тут вмешался Нжде: услышав детский крик и плач, он вышел из своего штаба и попытался выяснить причину происходящего. «Да вот, большевиков на расстрел тащим…», — сообщили ему. «Что-то не вижу я большевиков…», — прищурившись на арестованных, сказал Нжде. «Так это ж жена Баграта, того самого, что за красных!». «Вот вы и ловите Баграта, — приказал Нжде, — а женщину с детьми отпустите!»… Так Нжде спас бабушку Ашхен, которая позже родила Альберта – отца Раисы. Получается, если бы Нжде не вмешался тогда, то и Раисы бы на свете не было. Такая вот горисско-хндзоресская диалектика.
«А занялись бы вы, голубчик, проблемами рабочего движения»
После окончания учебы в Ереване я вернулся в Киев, долго не мог устроиться на работу. Оказалось, арменоведы никому не были нужны. В Институте истории Украины я завел было речь об исследовании украинско-армянских исторических связей, но меня прервали: «Феодализм у нас не в почете, вот если бы вы занялись проблемами рабочего движения начала 20 века, затронули бы деятельность революционеров, например, Сурена Спандаряна, это другое дело». Рабочее движение меня не особенно прельщало, хотя я понимал, что это могла быть зацепка – лишь бы удержаться на рабочем месте, пусть на первое время. Однако меня ранило столь небрежное отношение к моей работе, и я отказался… Я стал подрабатывать разными публикациями, чтобы как-то прокормить семью: у нас уже родилась дочь Олеся. На подходе была младшая – Армине. Приходилось трудновато. Поэтому страшно обрадовался, когда при поддержке нашего известного поэта Ивана Драча мне удалось устроиться в редакцию газеты «Литературная Украина». Позже я узнал, что взяли меня на место журналиста Валерия Марченко, обвиненного и осужденного за антисоветскую деятельность. Он поплатился за свои критические публикации, которые тайно передавал на Запад. Ему присудили 6 лет лагерей строгого режима и 2 года ссылки. Увы, он там и умер. Время было то еще, гайки начали закручивать по всему Союзу, и особенно в Украине. Бытовала даже поговорка: «Когда в Москве стригут ногти, в Киеве рубят пальцы…» А я как раз оказался в отделе «братских и зарубежных литератур», где бдило недреманное око КГБ. Помню, одно из первых своих интервью я брал у Шары Кариг — известной переводчицы современной украинской литературы на венгерский язык. Благодаря ее стараниям книги наших молодых писателей выходили в Будапеште, в то время как в Украине они считались неблагонадежными и печатались с трудом. Я пришел к этой даме в гостиницу, стал расспрашивать о работе над переводами. Потом поинтересовался, откуда у нее такие знания украинского и русского языков. Она же в ответ молча показывает взглядом на потолок, а пальцем — на ухо. Так она предупредила меня о том, что разговор наш прослушивается… Оказалось, она была коммунисткой, успела в годы ежовщины отсидеть в советских лагерях, где и научилась говорить на русском и на украинском. Так что она знала, в какой стране находится, о чем можно говорить, а о чем – и заикаться нельзя…
Как-то в редакцию наведался мой бывший однокурсник. Потом приходы его участились. Что-то меня настораживало в нем — слишком уж он был навязчивый. Да и во время учебы он как-то слишком легко перевелся с вечернего курса на дневной. Он рассказал, что пробует себя в переводах, просил оценить свои литературные экзерсисы. А придя как-то ко мне домой, завел речь о притеснениях украинского языка, о русификации… А это была больная по тем временам тема. Но когда от слов он перешел к лозунгом, я напрягся. «Сколько можно сидеть сложа руки? — заявил он, глядя на меня в упор. – Надо создавать организацию и подыматься на борьбу!». «Вот тебе на,- подумал я, с кем-кем, но только не с тобой». А он продолжал выжидательно смотреть на меня, проверяя силу своих призывов. «Знаешь, — говорю ему, — всегда восхищался такими как ты – решительными, смелыми. А вот за себя не ручаюсь. И когда мне на допросе в КГБ дверью защемят пальцы и начнут их ломать, боюсь, не выдержу и выдам тебя и всю организацию…». Мой ответ его явно разочаровал. Позже, уже после обретения независимости, я узнал из книги о Валерии Марченко, написанной его матерью, что именно этот бывший мой однокурсник выступал в закрытом суде свидетелем обвинения ее сына. То есть это был профессиональный провокатор, проще говоря, стукач, коих в те годы было навалом. Да, это было время, когда надо было быть начеку и максимально внимательным в общении с людьми. На каждом шагу мог быть подвох. Коллеги, более опытные, хорошо усвоили эту науку, но все равно, бывало, попадались и в самых бытовых ситуациях. В этом смысле Армения для меня была отдушиной – здесь творческие личности чувствовали себя более открыто: по радио и на телевидении свободно транслировали западную музыку. Если в Киеве перепуганные партчиновники закрашивали невинные фрески арткафе «Крещатый яр» с ликами Сергея Параджанова и поэтов нонконформистской «Киевской школы», то в Ереване гордились недавно созданным Музеем современного искусства, экспонаты которого никак не подпадали под каноны соцреализма. В то время как в Армении был распространен верлибр в литературе, в Украине публикацию сборника стихов непременно предварял «паровоз» — восхваление власти вкупе с сугубо идеологическими дифирамбами. В ходу были произведения, которые создавали положительный имидж власти. Паровоз за собой тянул-вытягивал то, что было поэзией. Мне нравилась эта раскованность людей культуры в Ереване, их прочная связь с национальной историей и внимание к словесности. А какие люди собирались в кафе «Козырек» — месте, которое долгие годы олицетворяло атмосферу Еревана — Грачья Нерсесян, Мгер Мкртчян, Давид Малян, Шираз, Кочар, Исаакян! Ветром обновления повеяло и в армянской литературе, где после появления в 1963 году знаменитого сборника стихов Паруйра Севака «Человек на ладони» на авансцену постепенно, но уверенно восходило новое поколение прозаиков и поэтов, для которых стали тесны рамки традиционного письма как по содержанию, так и по форме.
Грант, Серо и мангуст Агаси Айвазяна
Особенно привлекало меня творчество Гранта Матевосяна. Собственно, первые мои переводы были отрывки из его повести «Мы и наши горы», опубликованные в 1973 году в журнале «Украина». Мы очень быстро подружились. Я не раз бывал у него дома – он тогда уже перебрался из тесной каморки в Арабкире в просторную квартиру в самом центре Еревана. Подолгу беседовали о литературе, о жизни, даже о футболе. В то время ереванский «Арарат» и киевское «Динамо» были едва ли не лучшими футбольными командами бывшего СССР. Но что касается их международного признания, то, казалось, всегда они чуточку не дотягивали. «Свободы им не хватает, — говорил Грант. – Футбол – то же творчество, а творчество не терпит диктата, тем более идеологического». Меня восхищало в Гранте Матевосяне то, что, добившись писательского признания, он заставил считаться с собой не только руководство Союза писателей Армении, где его, кстати, не особо привечали, но и власть. А как-то, говоря о своем друге, известном русском писателе Андрее Битове, авторе «Уроков Армении», он сказал: «Ты хоть щипцами тяни его за язык, все равно не заставишь говорить неправду». Мне кажется, таким же был и сам Матевосян, мнения и оценки которого зачастую расходились с официозом. Однажды, прочитав в «Гракан терт» рассказ Серо Ханзадяна, я попробовал было похвалить его, на что Грант, покачав головой, сказал: «Серо, как писателя, подвела коньюнктура… У него были сильные вещи, но он поддался искушению легкого заработка, когда начал строчить «на злобу дня…». Грант имел в виду «производственные» романы Серо Ханзадяна, выходившие один за другим. И во многом, наверное, он был прав. Хотя… Как-то в руки мне попала его книга «Три года 291 день. Фронтовой дневник». Она показалась мне довольно жесткой и, по существу, опровергала присущие советской литературе мифы о войне. Был и связанный с Ханзадяном эпизод, который помог мне иначе взглянуть на него, увидеть его не таким, каким он обычно представал перед публикой – напыщенным, любившим побахвалиться на людях, а глубоко жертвенным человеком… Дело происходило в начале 50-х. Мужа сестры Серо, как это водилось, арестовали по каким-то придуманным обвинениям и должны были сослать в Сибирь. Обращения в различные инстанции о пересмотре судебного решения оставались без ответа, хотя к тому времени Ханзадян уже приобрел известность как писатель. И тогда он добивается встречи с первым секретарем ЦК Армении Григорием Арутиновым. Заходит к нему в кабинет, снимает на пороге сапоги и на коленях буквально ползком добирается до стола высокого чиновника, прося о пощаде… В результате мужа сестры уже на Урале снимают с арестантского эшелона и возвращают в Ереван. Не знаю, насколько эта история соответствовала действительности, но она долго не давала мне покоя: я размышлял над тем, как можно переступить через себя во благо родных…
Возможность общения с таким писателем, как Грант Матевосян, для меня – молодого человека, познающего не только Армению и ее литературу, но и постигающего жизнь во всем ее разнообразии — была особенно важна. Я старался следить за литературными новинками, публикациями в газете «Гракан терт». И всегда интересовался оценкой Гранта на предмет текущего литературного процесса. Полушутя, полувсерьез мы составляли рейтинги армянских писателей, где фигурировали в том или ином порядке имена Абига Авакяна, Зорайра Халафяна, Рубена Овсепяна, а еще Агаси Айвазяна… Подборку рассказов Айвазяна я готовил для нашего харьковского журнала «Прапор» («Знамя»). Он выделялся каким-то своим особым артистизмом, тяготением к притче, умением привнести в письмо элемент своеобразной литературной мистификации. Прочитав в сборнике «День» его новеллу «Сказка», я решил непременно встретиться с Агаси. «Сказка» — это история о том, как в захолустный отдаленный район спускаются с гор гигантские нагие люди, способные читать по взгляду мысли. Беззащитно доверчивые и добрые, они своей естественностью и простотой вызывали ярость у местных жителей, которые в конце концов устроили на них охоту. Новелла эта — своеобразная притча о поруганной правде и красоте — абсолютно выпадала из канвы соцреализма. У нас она бы точно не прошла, но в Ереване «Сказка» была опубликована, хотя после разразился скандал с оргвыводами в адрес составителя и редактора. А самого автора даже на какое-то время перестали печатать.
Помню свою первую встречу с Агаси Айвазяном. Я позвонил ему и представился переводчиком. Он пригласил меня к себе домой. Среди многоэтажек — панельный домик, где в однокомнатной квартирке, перегороженной пополам, жил Агаси Айвазян. Комнатка эта больше походила на коморку без окон. Сам ее обитатель был нелюдим, замкнут и неразговорчив. Пронзительные настороженные черные глаза, худощавое лицо, словом, лик отшельника. Наш разговор не клеился – кто знает, возможно, давала о себе знать взбучка за «Сказку». Не отличался он и особой хлебосольностью. И я вспомнил: не так давно я прочел в мемуарах Агаси Семеновича, как удивился Сергей Параджанов, когда заявившийся у него в гостях Агаси не привез с собой из Еревана непременный армянский коньяк… К слову, Агаси был сыроедом. Может именно поэтому одним из героев своего рассказа он сделал драматурга Бернарда Шоу, известного вегетарианца… Но меня устраивало то, что не было в Агаси и толики наигранной приветливости, он был такой, какой есть. Стоя в его комнатушке, я вдруг заметил на письменном столе, рядом с горевшей среди дня настольной лампой, чучело мангуста. Поинтересовался, откуда оно — ведь в Армении зверек этот не водится. И он мне поведал историю о том, как однажды его, как главного редактора армянского журнала «Экран», включили в состав делегации Союза советских кинематографистов для поездки в Индию. И в то время, когда другие киношники и их жены скупали там дешевое золотишко и дефицитные в Союзе джинсы, он все свои деньги потратил на непонятное для многих приобретение — чучело мангуста. «А ведь зверек этот борется со всякой нечистью, со змеями и крысами. Разве это не символ писательского творчества?», — подумалось мне тогда. Мне стало как-то очень уютно от его признания. Образ дорисовывался. А еще я вспомнил свою историю, когда в детстве, найдя на земле убитую гагару, я удалил ее внутренности и сделал из тушки чучело. Потом за совершенный мною поступок меня чествовали в школе…
Где ты, Вано?
… Я давно понял, что жизнь наша настолько сложна, что есть вещи, о которых просто не принято говорить вслух. Все надо чувствовать сердцем и в любой ситуации — оставаться человеком. Да, иногда жизнь делает повороты, предугадать которые вряд ли кому суждено.
Часть моих армянских друзей, с которыми мы когда-то увлеченно спорили о литературе, читали наизусть друг другу «Языческие песни» Даниэла Варужана, в конце 80-х стали активными участниками Армянского общенационального движения (АОД), членами Комитета «Карабах». Среди них — ближайшие соратники Левона Тер-Петросяна Вано Сирадегян и Самвел Геворгян. В 1990 году я встретился с ними в редакции газеты «Айк», которую редактировал Самвел. Митинговая стихия, аресты, политическая борьба сделали из бывших литераторов настоящих бойцов, фанатично убежденных в правоте своего дела. Редакция же, в которую то и дело заходили, звонили их соратники, походила больше на повстанческий штаб. Постоянные разговоры о столкновениях, оружии, похищенном из военных складов, боеприпасах. Для человека, прибывшего из постчернобыльского полувыжившего Киева, это была совершенно иная реальность. И, казалось, та киевская действительность и эта, с ощущением готовящейся настоящей войны,- никогда не пересекутся. Но они пересеклись. И это произошло тогда, когда Армения и Украина обрели независимость. Приехав послом в Ереван, мне приходилось встречаться с Вано Сирадегяном уже как с министром внутренних дел, потом – градоначальником армянской столицы. Это были чисто деловые протокольные встречи для решения тех или иных организационных вопросов. И хотя таблички на дверях его кабинетов гласили о высокопоставленном чиновнике, а имя его многих приводило в трепет, для меня он был просто Вано, которого я знал по публикациям в «Гаруне» и которого с удовольствием переводил на украинский. Творчество Сирадегяна особо ценил Грант Матевосян. Я полагаю, что Грант видел в нем своего литературного преемника. Обсуждая с министром и градоначальником Сирадегяном тот или иной организационный вопрос, я, честно говоря, в душе искренне жалел его — моего давнего друга по перу. Потому что представлял ту страшную цену, которую ему надлежит заплатить. Ведь во власти всегда найдется кто-то, кому придется платить по чужим счетам. И, встречаясь с ним взглядом, я видел по его глазам, что он тоже знал, догадывался об этом. Где ты, Вано?
Киевские фрески с армянским колоритом
Мое знакомство с романом Булгакова связано с Ереванской публичной библиотекой, где я в то время корпел над переводом армянской летописи 15-18 веков «Камениц», созданной армянами, проживающими в те далекие времена в Западной Украине. Фотокопию этой летописи мне любезно предоставил научный секретарь «Матенадарана» Левон Тер-Петросян, будущий первый президент независимой Армении, но кто мог тогда об этом подумать… Библиотека на улице Теряна, считай, была мне как дом родной, куда я ходил утром и лишь поздно вечером возвращался в студенческое общежитие. Вот там-то, в уютном читальном зале, наполненном пьянящим запахом старинных книг и еле уловимым ароматом кофе, струящимся из кабинета сотрудников библиотеки, и попал мне в руки журнал «Москва» с публикацией «Мастера и Маргариты», которую я, не отрываясь, прочитал от корки и до корки. Все в ней было необычным, наполненным каким-то особым смыслом, к которому советский читатель в общем-то не был тогда готов, и потому воспринимал произведение как занимательный экскурс в библейские времена с элементами мистики…
Было это в начале 70-х, и паровой котел общественных настроений еле-еле теплился, хотя в Армении и в Украине уже прошли аресты диссидентов. Страна все глубже погружалась в туман брежневского застоя. В армянской летописи, которую я переводил, ее авторы накануне каких-либо событий время от времени упоминали о недобрых предзнаменованиях – то ли о появившейся в небесных высях зловещей комете, то ли о потемневшей в колодцах воде. Застывшую атмосферу Страны Советов тоже прорезали кометы предзнаменований. Возвращение Михаила Булгакова было одним из них. Ему как будто было суждено пройти еще раз тот крестный путь распада, описанный им еще в «Белой гвардии», но теперь уже распада империи советской, возвратиться в проклятую эпоху перемен, так едко изображенную им в «Собачьем сердце» (вспомним, как эту работу буквально растащили на цитаты в конце 80-х — начале 90-х) и в «Роковых яйцах», и, наконец, попытаться в «Мастере и Маргарите» осмыслить сквозь смех и слезы то, что мы называем связью времен в нашем полубезумном для нормального человека мире. И, казалось, что по мере того, как появлялись новые публикации Булгакова и повышался к ним интерес, настроение в обществе становилось все более наэлектризованным, этакое всеобщее ожидание чего-то. Потом на небосклоне зловеще сверкнула комета под названием «Полынь», она же «Чернобыль», далее «Сумгаит». Свершилось еще одно предсказание Мастера: «Армянская же всегда резня, сколько бы раз негодяй Энвер ее ни устраивал…»
А где-то в начале лета 1988-го в Киеве неожиданно появился Армен Оганесян – переводчик романа «Мастер и Маргарита» на армянский язык. Я знал о его работе над книгой, но его появление в Киеве было связано с публицистической деятельностью, что для меня стало открытием. Ведь для меня, как, впрочем, и для многих других, он был прежде всего «человеком 22.30» – обаятельным ведущим телевизионных передач о мировой эстраде, которые приоткрывали для многочисленных армянских музыкальных фанатов окно в экзотический на ту пору мир зарубежного шоубизнеса. Теперь же в Киев его привело стремление открыть правду о событиях в Сумгаите, масштабы и истинное лицо которых московские власти старались всячески приуменьшить, и в то же время шельмовали карабахское движение. Была дана соответствующая отмашка и для местной печати. В Украине «запевалой» выступил главный редактор довольно тиражной «Рабочей газеты» Николай Шибик, он же председатель Союза журналистов Украины и член ЦК Компартии Украины. Этакий квадратный железобетон от журналистики. Именно к нему «на мужской разговор» и стремился попасть Армен, я же должен был организовать эту встречу, а также подготовить в Союзе писателей Украины пресс-конференцию для киевских журналистов, на которой предполагалось также распространить привезенные из Еревана материалы. Поневоле пришлось поставить в известность Виталия Коротича – главного редактора журнала иностранной литературы «Всесвіт», где я тогда работал. Тот меня с работы отпустил, но дал понять, что возможные последствия такого визита к рупору партийного официоза я буду расхлебывать сам. Дальнейшее все подробно описал Армен в продолжении своего нашумевшего публицистического очерка «Водораздел», напечатанного в ереванском «Коммунисте». Особо он отметил момент, когда в ответ на мою реплику, которая задела высокопоставленного функционера, тот с металлом в голосе поинтересовался, кто я и где работаю, и демонстративно записал мои данные к себе в блокнот, так сказать, для последующих оргвыводов…
Эту историю я вспоминал воскресным днем 15 мая, направляясь к Дому-музею Булгакова, куда меня пригласили накануне и где должны были состояться традиционные булгаковские чтения, приуроченные к 120-летию писателя. Предполагалось, что я прочитаю на армянском языке отрывок из романа «Мастер и Маргарита» в переводе Армена Оганесяна. Поэтому булгаковский Киев невольно приобретал для меня в этот день армянский акцент. Я подумал об этом, как только увидел рядом с Киевским университетом огромный билборд с изображением франтоватого, как мне показалось, вида мужчины лет сорока с моноклем и галстуком-бабочкой на снежно-белом накрахмаленном воротничке. Это было известное фото Булгакова с дарственной надписью М.А.Чимишкиан, супруге московского драматурга Сергея Ермолинского, друга писателя и его второй жены Любови Белозерской. Позже Кира Питоева-Лидер, заведующая научно-исследовательской частью музея Михаила Булгакова, сообщит мне, что Марика Артемьевна, водившая дружбу с Маяковским, была из тбилисских армян, личность во многом весьма интересная и входившая в круг близких друзей четы Булгаковых, среди которых также называют и армянского композитора Спендиарова…
По дороге к Дому-музею Булгакова далекие отзвуки армянского акцента чудились мне и возле здания бывшей гостиницы «Прага» на улице Владимирской, 36, где в то описанное в «Белой гвардии» смутное время располагалось представительство Армянской республики, занимавшееся отправкой домой тысяч армянских солдат, воевавших на Юго-Западном фронте, и совсем уж рядом с Андреевским спуском возле дома № 6 потемневшая самодельная табличка, которая напоминает о моем друге, почитателе Булгакова, легендарном киевском барде и спелеологе Саше Авакяне, с которым мы когда-то обнаружили в лабиринтах Киевских лаврских пещер армянскую надпись 12-го века. А еще слышался мне незабываемый акцент рожденного в Тбилиси киевского армянина Сергея Параджанова, еще одного великого мастера, снимавшего свои «Киевские фрески», как страстное признание в любви к этому пленительному городу с его особой непередаваемой аурой. Как Париж мессы, так и Киев был достойным любви тех, кто хотя бы раз соприкасался с ним, не говоря уже о писателе, которого, видимо, не случайно назвали в честь покровителя города архангела Михаила…
“Радиоактивный отпуск” в Ереване
Казалось, в моей творческой да и личной судьбе все складывалось как нельзя лучше. Одна за другой выходили мои переводы книг армянских писателей на украинский: «Мы и наши горы» и «Зеленая долина» Гранта Матевосяна, «Горнило» и «Дзори Миро» Мушега Галшояна, «Комитас» Вардана Варданяна, «Три года 291 день» Серо Ханзадяна, «Самвел» Раффи, сборник рассказов молодых армянских писателей «Расцветшие камни», «Армянские народные сказки», «Где ты был, человек Божий?» Зорайра Халафяна, «До свиданья, Натанаел!» Карена Симоняна, а еще многочисленные публикации, посвященные украинско-армянским литературным и историческим связям. Приближался к завершению мой перевод армянского народного эпоса «Давид Сасунский». С «Литературной Украины» я перешел работать в редакцию журнала «Всесвіт» («Весь мир»), где трудились лучшие украинские переводчики и знатоки современной мировой литературы. И главное — после восьми лет скитаний по чужим углам наша семья получила уютную квартиру в центре Киева. И редко какой армянский писатель, приезжая в столицу Украины, не был нашим гостем…
А потом начались чернобыльские события. Встревоженные и напуганные неизвестностью люди начали вывозить своих детей из города, над которым нависла угроза непредсказуемых последствий крупнейшей ядерной аварии. Надо было переждать время, и я, взяв двухмесячный отпуск, с семьей приехал в Ереван. А куда еще?! Благо, как раз я получил приличный гонорар за перевод книги Зорайра Халафяна — где-то более трех тысяч рублей (сумма по тем временам довольно приличная). Мы сразу поселились в гостинице «Ани». Но начались проблемы. С нас потребовали справку, что мы не заражены радиацией. Помочь нам вызвался актер сундукяновского театра Лоренц Арушанян (муж Алварт Петросян, замечательная повесть которой «Я — деревце абрикосовое…» вышла в моем переводе в одном из наших журналов), который отвез нас на своей машине в Мецамор на Армянскую атомную станцию. Результат оказался ошеломляющим – с ног до головы мы были в радиоактивной пыли. Нас раздели, коротко остригли волосы, обработали специальной жидкостью. Вконец, облачив нас в белые хлопчатобумажные халаты и бахилы, вернули обратно в гостиницу. И вот представьте себе такую картину: в вестибюль ереванской гостиницы «Ани» заходят люди в белых халатах и бахилах – я, супруга и наши дочки. И тут начинается непредвиденное: беготня, истеричные крики, телефонные звонки. «Как же так, — кричал кому-то в трубку администратор, — мы же вам дали, а вы снова проверку устраиваете, разве так можно!» Мы ничего толком не могли понять – абсурдность ситуации зашкаливала. Как позже выяснилось, из-за нашего одеяния нас приняли за санитарную комиссию. Переполох же поднялся из-за того, что гостиницу до нашего прихода уже проверяли и, как потом мне созналась одна из сотрудниц, пришлось дать в лапу, чтобы их оставили в покое. А тут, вдруг, на тебе, снова с проверкой. И смешно, и грешно. Но что тут поделаешь…
После «Ани» мы жили в «Ереване», потом в «Раздане», потом еще где-то. Деньги постепенно таяли, а с Киева никаких обнадеживающих вестей не приходило. Мы понимали, что наше пребывание в гостиницах шаткое и надо что-нибудь предпринимать – как-никак с нами были малолетние дети — по гостиницам с ними особо не разгонишься. Электроплитка, кипятильник, стирка в тазиках… Я ходил по чиновникам, просил в Союзе писателей Вардкеса Петросяна, чтобы моей семье выделили место хотя бы в общежитии. Тщетно. Они знали, что я арменовед, да и просто человек, оказавшийся в безвыходной ситуации, но, видимо, их чиновничий дух взял верх. А как-то во время съезда Союза писателей в коридоре я увидел Карена Демирчяна. В моем восприятии Карен Серопович был настоящим армянином, настоящим мужчиной, у которого слово не расходится с делом. Но я не решился подойти к нему. До сих пор я не могу простить себе этой своей робости…
В конце концов, не найдя пристанища в Ереване, мы оказались в служебном помещении Кироваканского ботанического сада (спасибо, помог директор Института ботаники академик Ваан Осипович Казарян). Пока жена и дети пребывали там, я уехал на работу в Киев, чтобы как-то прокормить семью (деньги от гонорара давно вышли на мимолетные гостиничные привалы). Время шло, мои девочки уже ходили в местную школу — до сих пор мы сохранили тетрадки, где написано: «Божко Армине, Божко Олеся — ученицы Ванадзорской школы. Когда под Новый год я вдруг узнал, что уже можно возвращаться обратно в Киев, не теряя времени, тут же с большим трудом, пережидая автомобильные пробки и дорожные завалы, поздно вечером добрался до нашей хижины и постучал в дверь. Можно представить, какая радость обуяла моих дочек и жену: когда все готовились к новогоднему празднику, в дверь стучится не Дед Мороз, а папа! Это была новогодняя сказка вживую.…
***
…А потом пришла беда и на армянскую землю. Чудовищное землетрясение потрясло не только Армению — весь мир. Ужас и отчаяние выживших и гробы – сплошные гробы для погибших. Я все это видел своими глазами, прилетев в те дни в Ленинакан как украинский журналист вместе с группой наших спасателей. А дальше Сумгаит, бакинские погромы, Карабах… Армяне нуждались в поддержке. Именно тогда возникла идея создания комитета «Друзья Армении», председателем которого избрали меня. Уж я-то хорошо знал, каково быть беженцем… Очень скоро образовался фонд помощи жертвам армянских погромов, куда киевские предприятия перечисляли средства. И как только среди зимы пострадавшие стали прибывать в Киев – кто в босоножках, кто в спортивных костюмах – был арендован целый этаж гостиницы «Золотой колос», где каждому из нуждающихся был предоставлен кров, одежда, еда… Я даже сейчас удивляюсь, как мы сумели тогда все это организовать. А ведь все делалось на личном энтузиазме, сочувствии десятков, сотен простых украинцев. Вопреки властям, которые все твердили, что ни погромов, ни беженцев у нас нет. Более того, «Комитет «Друзья Армении» начал издавать ксерокопированную подпольную газету, чтобы информировать украинскую общественность о происходящих в Армении событиях. Сначала она называлась «Гамайнк», а когда ситуация в республике накалилась до предела – «Азатамарт». А недавно я обнаружил в своем архиве несколько пожелтевших экземпляров этой газеты, и нынче собираюсь передать их в отдел периодических изданий Ереванской публичной библиотеки.
Однажды 20 лет спустя
Работая над переводами древнеармянских письменных памятников, созданных на украинских землях, я как-то обратился к директору Матенадарана академику Левону Хачикяну с просьбой изучить копию армянской летописи, созданной в XV – XVII веках в городе Каменец-Подольском. Он тут же свел меня с молодым научным секретарем Матенадарана, который любезно взялся помочь мне в этом. Прошли годы. Я как начальник управления МИД Украины должен был обеспечить первый визит в Армению президента Украины Леонида Кучмы. Как это принято, перед началом армяно-украинских переговоров происходило знакомство членов делегаций. Помню, как тогдашний президент Армении Левон Тер-Петросян, не спеша просматривая список гостей, вдруг громко спросил: «А где Александр Божко?» Сидевший за спинами наших министров, я, несколько оторопев, встал и представился. Приветливо взглянув на меня, Тер-Петросян продолжил: «Сашко, а помнишь, как мы с тобой работали над древнеармянскими рукописями в Матенадаране?» — «Господин президент, — говорю, — разве такое забудешь?..» Кто мог подумать, что тот самый научный секретарь Института древних рукописей, с которым меня тогда свела судьба, окажется нынче президентом Армении. И надо было видеть в этот момент ошарашенные от происходящего лица Леонида Кучмы и членов нашей делегации. Никто не ждал такого начала переговоров…
“Карен-строитель” и эшелон для Армении
Посольство Украины в Армении поначалу размещалось на улице Якова Заробяна, названной именем бывшего первого секретяря ЦК Компартии Армении, который, кстати, начинал свою трудовую и партийную деятельность в Харькове. Но улица эта была примечательна еще тем, что на ней жил Карен Демирчян, возглавляйший Армению в 1974-1988 гг. Работы в посольстве хватало, приходилось задерживаться допоздна. И случалось, что дорогой домой я частенько встречал Карена Серобовича, который как раз прогуливался по улице с кем-то из своих бывших соратников, что-то жарко обсуждая. И хотя я не был с ним знаком лично, но, проходя мимо, непременно здоровался с ним. И задавался вопросом – как так получилось, что эта недюжинная личность с огромным организационным и политическим опытом оказалась в Армении не у дел? Возможно, осознавая все те трудности, с которыми сталкивалось молодое армянское руководство, он не хотел своим приходом в активную политическую жизнь создавать для них дополнительные сложности. И терпеливо ждал, когда в окончательно уставшем от революционной лихорадки обществе станет востребованным его созидательный опыт «Карена-строителя»?
Со временем мы сошлись с ним поближе. Он пригласил меня на завод «Армэлектромаш», которым руководил. Там в его просторном кабинете мы долго беседовали с ним за чашкой чая о том, как скорее выбраться нашим странам из экономического кризиса, наладить взаимовыгодное двустороннее сотрудничество, исходя из традиционно дружественных украинско-армянских отношений. Интересовали меня и его взаимоотношения с бывшим руководством Советской Украины. Один из его рассказов мне особенно запомнился. «Как известно, в СССР обеспечение республик носило централизованный характер и согласовывалось с Москвой, — рассказывал Карен Серобович. – И так случилось, что через недочет какого-то высокопоставленного чиновника, поставки мяса в Армению из общесоюзного фонда задерживались. Возникла угроза, что республика недели две останется без мяса, а это предвещало пустые прилавки в магазинах и, естественно, волнения в народе. Необходимо было срочно что-то предпринимать. Связываюсь с Москвой. Отвечают, помочь ничем не можем. Вот если какая-то из союзных республик добровольно уступит вам свою очередность, тогда другое дело. Думаю, а что если позвонить в Украину – крупнейшая республика, что для нее пара-тройка железнодорожных составов! Связываюсь с первым секретарем ЦК Компартии Украинской ССР Щербицким. «Владимир Васильевич, — говорю ему, — так, мол, и так, у нас здесь возникли серьезные затруднения с мясом. Можете сейчас нам временно уступить часть ваших поставок с последующей компенсацией? С Москвой все согласовано. «Не возражаю, — отвечает, — можете брать хоть сейчас». И вскоре предназначенные ранее для Украины эшелоны с мясом прибыли в Ереван. Не трудно представить, что было бы, если бы мы этот вопрос не смогли вовремя решить. А так никто даже и не догадывался, что мы могли бы оказаться в Армении перед серьезнейшим политическим кризисом…» Я слушал его и вспоминал, как после посещения Еревана я всегда увозил с собой домой в качестве подарка банки консервов с украинской тушенкой. Ведь в то время в киевских продовольственных магазинах на полупустых прилавках можно было увидеть разве что аккуратно сложенные горки докторской колбасы, кем-то язвительно названной «любимицей народа». И думал о двух руководителях двух бывших союзных республик. И, если хотите, о двух пониманиях их миссии перед своими народами. И мне казалось, что если бы Карен Демирчян был на месте Владимира Щербицкого в Чернобыльском 86-м году, то ни за что не вывели бы тогда украинских детей на первомайский парад на Крещатике дышать радиоактивной пылью ради благополучной картинки на телеэкранах.
«Дорога жизни», или 60 цистерн бутадиена
Когда в 1996 г. в Ереване открылось посольство Украины, Армения все еще пребывала в жесточайшем экономическом кризисе. Веерные отключения электроэнергии, безработица, нехватка продуктов… Ситуация усугублялась тем, что страна оказалась фактически в транспортной блокаде. Разорвать ее могла бы паромная переправа Ильичевск – Поти. Именно таким образом в далеком 1994 году были доставлены с Илличевска через Батуми 60 цистерн бутадиена, в результате чего ереванский «Наирит» возобновил свою работу. Необходимость запуска регулярной паромной переправы обсуждалась также во время визита президента Украины Леонида Кучмы в Грузию зимой 1995 года, который мне, как начальнику Первого территориального управления МИД Украины, довелось готовить и обеспечивать. Несмотря на то, что был подписан соответствующий документ, пришлось преодолеть немало и технических, и политических трудностей, прежде чем в декабре 1996 года крупнейший в Черном море паром «Герои Шипки» переправил первую партию грузов с Украины для Армении. После в обратном направлении на «Большую Землю» пошли армянские грузы. И когда меня спрашивают, что мне особо хотелось бы отметить из своей дипломатической практики, наверное, одним из первых я бы назвал сотрудничество нашего посольства с одесской компанией “Укрферри”, благодаря которой Армения, по существу, обрела «дорогу жизни». Это был настоящий прорыв, который благотворно отразился и на армянской экономике, и на украинско-армянских торгово-экономических отношениях. Но тогда мы и предположить не могли, что пройдет двадцать лет, и наши отношения, к сожалению, снова опустятся до уровня 90-х. Наблюдать это мне сейчас особенно больно и тягостно.
Вместо послесловия
Хоть я и не случайная фигура для армян, признаюсь, сегодня очень сложно приехать в Армению. У меня есть знакомый — очень богатый человек в Армении, у которого даже своя гостиница в Ереване. «Когда захочешь, гостиница к твоим услугам – сколько хочешь живи!» — говорил он мне. А когда я на пару дней собрался в Ереван и сообщил ему об этом, он тут же осекся, сославшись на насыщенный туристический сезон… И это, к сожалению, не единственная история. Я хочу, чтобы знали – я не идеализирую армян, я идеализирую Армению и армянство… Армения и моя страна тоже, и я использую любую возможность побывать в ставшем мне родным Ереване, где я могу пообщаться со своими друзьями, коллегами-писателями. Благо теперь у нас здесь есть свой небольшой уголок, куда мы можем приехать в любое время. Чтобы окунуться в армянскую стихию, втянуть в себя пьянящий аромат свежеиспеченного лаваша, потолкаться на Вернисаже, где у меня столько знакомых. Армяне должны знать, что у них в Украине есть друзья, которые радуются их достижениям, переживают за них и за то, что происходит нынче на границе в Арцахе, где, к сожалению, как и у нас, гибнут молодые парни, которым бы жить да жить…
Я имею право на Армению, на общение на армянском языке. Мне всегда не хватает Армении, потому и приезжаю каждый раз, чтобы получить силу и вдохновение.
На снимках: Грант Матевосян; кафе “Козырек” — любимое место ереванской богемы; встреча старых друзей: Вано Сирадегян, Левон Нерсесян и Левон Тер-Петросян, Карен Демирчян с внучкой на прогулке; Прощальный визит к Сильве Капутикян Александра Божко и его супруги Раисы Карагезян, 2001; Левон Тер-Петросян незадолго до отставки, 1997.
Подготовила
Кари АМИРХАНЯН
