«…первый на столетие геноцид — слово, которого тогда еще не существовало ни на одном языке. Теперь всем известно, что такое геноцид, это тщательно продуманная операция с целью уничтожения каждого представителя определенного подсемейства рода человеческого, будь то мужчина, женщина или ребенок», — писал американский писатель Курт Воннегут в романе «Синяя борода» о Геноциде армян в Османской империи.
События 1915 года — погромы и массовые депортации, в результате которых были жестоко убиты или погибли от голода, болезней и невыносимых условий более полутора миллионов человек — коснулись практически каждой армянской семьи. В глазах тех, кто сумел выжить, навсегда запечатлелись страшные образы прошлого. Жизнь продолжилась, но потомки выживших армян ничего не забыли.
Рассказы о том, что произошло, передаются в семьях из поколения в поколение вот уже на протяжении более 100 лет. Армянский музей Москвы в 104-ю годовщину Геноцида армян попросил своих читателей рассказать истории, которые их семьи хранят в памяти.
История семьи Романа Рубана
Мой прадед Гайк Хачикович Акопян родился в 1927 году на плывшем в СССР пароходе. Его семья до того, как эмигрировала из Турции, жила в Константинополе (ныне Стамбул), оставаясь здесь даже после трагических событий 1915 года. Бабушка рассказывала мне, что они чудом выжили в эти трудные для армянского народа годы.
Чтобы продолжать жить в Турции дальше, надо было менять веру, имена, фамилии. В 1927 году отец моего прадеда решил уехать в СССР, а его родные братья со своими семьями — в Аргентину и во Францию. Об их дальнейшей судьбе ничего не известно.
Семья моего прадеда обосновались в городе Сочи. Во время Великой Отечественной войны погиб старший брат Нубар Хачикович Акопян (1925–1943). В 1945 году после окончания войны моего прадеда призвали в армию. Он служил моряком в Севастополе пять лет. По завершении службы вернулся в Сочи и женился. У него родились два сына и одна дочь. Его дочь — моя бабушка Хасмик Гайковна Акопян (1954–2018). Спасибо ей за то, что рассказала историю жизни моих предков и научила меня армянскому языку.
Гайк Акопян (1927–1993). Фотография сделана во время службы в Севастополе. Из личного архива Романа Рубана
История семьи Роберта Манукяна
Мой прадедушка по папиной линии Саркис Арутюнович Восканян родился в 1898 году в городе Эрзрум. В 1915-м во время мобилизации армянской молодежи на фронт Саркис прыгнул в яму.
Рядом стоявшая девушка Осанна увидела это и сказала подружкам: «Смотрите, смотрите, тот парень прыгнул в яму. Надо пойти сказать, чтобы его поймали, почему все должны идти, а он нет!». Девочки ее отговорили: «Осанна, не надо, ты же не знаешь, может, это его судьба».
Через некоторое время, когда началась резня, Саркис с двумя братьями и двумя сестрами, потеряв родителей, убегает в Кахетию (Грузия). Грузинский язык Саркис учил по надгробиям армян, похороненных в Кахетии.
В ту же деревню, что и Саркис, бежала девушка Осанна. Она встречает Саркиса и узнает его — того самого парня, что прыгнул в яму. Узнала она его по заячьей губе. Они поженились и переехали в Тбилиси.
Саркис Восканян. Из личного архива Роберта Манукяна
История семьи Натальи Габриелян
Моя бабушка Елизавета Сергеевна Габриелян (именно так ее записали сотрудники Миссии Американского Красного Креста) родилась в селе Мохраберт, на берегу озера Ван. Ее отец был рыбаком, мать ухаживала за детьми и домом.
В апреле 1915 года Лизе (Ехсапет) было всего 7 лет, но она всю жизнь помнила ужасы тех дней. Помнила, как турки периодически устраивали набеги на армянские села, грабили и сжигали дома, убивали и угоняли женщин и детей. Поэтому младшей белокожей и зеленоглазой Лизе мать пачкала лицо, руки и волосы, одевала грязную одежду, чтобы она меньше бросалась в глаза. А потом они бежали. Мать с двумя дочками за руку, с младенцем, привязанным к спине. Отец и старшие братья остались защищать свою землю и свой дом. Остались навсегда…
В этой суматохе маленькая Лиза и потерялась. И попала к сотрудникам Миссии Американского Красного Креста. Вот тогда и появилась в ее жизни мисс Филлипс, которая очень привязалась и полюбила маленькую сироту. До 1922 года, пока мисс Филлипс работала на территории Восточной Армении, Лиза оставалась в детском приюте. А в 1925-м мисс Филлипс переводят на работу в Грузию. В Тбилиси она увозит и маленькую Лизу и определяет ее в интеллигентную семью русского инженера, в которой росли две дочери.
Отец семейства занимал пост управляющего Батумской оранжереи, мать занималась воспитанием детей. Образованием девочек занималась гувернантка-англичанка. В этой дружной и любящей семье бабушка и росла, училась английскому и ходила в школу. Все это время мисс Филлипс была рядом, была родным и близким человеком. Именно ей Лиза призналась, что хочет стать врачом.
Елизавета Габриелян. Из личного архива Натальи Габриелян
И в 1927 году, после окончания школы, пароходом из Батуми в Марсель Лиза отправляется навстречу своей мечте. В Марселе ее встречает представитель медицинского колледжа при Американском Госпитале в Париже, на ул. Виктора Гюго 63. Это было счастливое время учебы, дружбы с однокурсниками из разных стран, прогулок по Елисейским полям, катания на лодках по Сене, восхищения собором Нотр-Дам де Пари и шедеврами Лувра. До сих пор у меня, как единственной в семье, носящей фамилию бабушки ГАБРИЕЛЯН, хранится ее золотой значок об окончании колледжа, с изображением креста (Вера), якоря (Надежда) и сердца (Любви).
А потом был тяжелый, самый тяжелый разговор с мисс Филлипс — отказ на ее предложение удочерить Лизу и увезти в Америку. Всю оставшуюся жизнь бабушка вспоминала этот разговор, свой отказ, ту обиду, которую нанесла своей любимой мисс. Всю жизнь бабушка помнила и молилась за нее, вся наша семья с огромной благодарностью и любовью до сих пор помнит мисс Филлипс.
Елизавета Габриелян стоит первая слева. С однокурсницами из колледжа при Американском Госпитале она провожает американку, родившую у них. Из личного архива Натальи Габриелян
Бабушка мечтала вернуться домой, в Советский Союз, попытаться найти свою мать и сестру. В 1931 году через Советское Консульство в Париже она приезжает в Москву. И в 1932-м ее зачисляют в Московский областной клинический институт на лечебный факультет. А с 1 декабря 1936 года Габриелян Елизавету Сергеевну направляют в Бабынинский район Тульской области на работу в качестве врача. А потом она находит свою сестру и мать, через много-много лет. Но это уже другая история.
История семьи Анаиды Галустян
Прабабушка Анна
24 апреля в каждой армянской семье, пережившей или избежавшей геноцид, — день траура. Когда произносят это страшное слово «геноцид», хочется закрыть руками уши, зажмуриться и не вспоминать услышанное в семье, увиденное в документальных и художественных фильмах, не представлять прочитанное.
Но это невозможно: нечеловеческая сила, совершившая зверство против целого народа, стоны, крики, страх, запах смерти, ощущение боли и горя — все это эхом отозвалось и будет отзываться через века и причинять боль. Память передается по наследству и остается в крови, в душе каждого армянина. Даже если пройдут столетия, история не замолчит. Ведь это не человеческий голос, который можно прервать, не земля, которую можно отнять, не пролившаяся кровь, которую можно трусливо засыпать землей, и не человеческие останки, которые можно вывезти самосвалами, как мусор, утопить или строить прямо на них города и даже святыни… История — это голоса наших предков, их исковерканные судьбы, истерзанные души и справедливость, которая обязательно восторжествует. История — это память…
Я из той семьи, где помнят и вспоминают. Осознание того, что я общалась с человеком, пережившим геноцид, пришло совсем недавно. Я помню свою прабабушку! Ее не стало, когда мне было 5 лет, после этого прошло еще 45. Казалось бы, за это время я должна была совсем ее забыть, но, наоборот, воспоминания становятся ярче и ярче, и она кажется как-то ближе и роднее. Наверное, жизнь — это возвращение назад, к истокам, к предкам, к корням…
Анна Арутюнова, моя прабабушка, или, как все ее называли, Ано, родилась в Карсе, где провела счастливое детство и юность, вышла замуж за музыканта. Ее муж виртуозно играл на таре и хорошо зарабатывал. К моменту страшных событий у них подрастали две дочери.
Все изменилось в одночасье: мужа убили, пятилетнюю дочь забрали турки, а вынужденная бежать в неизвестном направлении прабабушка, потеряла новорожденного ребенка, которого пришлось самой хоронить. В дороге, следуя за беженцами, несчастная женщина обратила внимание на беспокойного, суетливого человека, бегущего с пятью малолетними детьми. Растопырив руки, он все время пытался обхватить их всех и прижать к себе, словно боялся потерять. Иногда он рыл ямы, сажал в них детей, а сам, прячась, куда-то исчезал и появлялся с хлебом. Его жену убили турки, а ему удалось выжить благодаря внешнему виду: светленького, сероглазого мужчину приняли за молоканина, которых было много в тех краях, и не тронули. Прабабушка, видя его отчаянье, стала помогать ему. Их связало горе, и они привязались друг к другу. Неожиданно женщину схватили и утащили в плен, но человек, впоследствии ставший моим прадедом, сделал все, чтобы найти ее. Он договорился с молоканином, работавшим у турков, щедро одарил его золотом, и тот нашел Анну и чудом спас ее.
Измученные, голодные, отчаявшиеся молодые люди с пятью детьми добрались до Телави. Младший ребенок, словно испугавшись, что лишится доброй женщины, обнял ее и назвал мамой. Она не смогла их бросить и заменила им мать. Вскоре они перебрались в Тифлис. Толпы истерзанных людей, пришедших на чужую землю, где их никто не ждал, начали жизнь с нуля. Большую помощь оказывали тифлисские армяне, армянские церкви и многие страны, присылавшие гуманитарную помощь. Для беженцев открылись приюты, где они жили в страшных условиях. Я поражаюсь силе духа и мысли этих людей, их трудоспособности и любви к своей культуре, что помогло им встать на ноги, приносить пользу и стать достойными тифлисцами. Мне очень жаль, что здесь, в Грузии, о них и о случившемся так мало знают и ничего не рассказывают, а такие фильмы, как «Гнездо жаворонка» показывают в ночное время, когда люди уже спят…
Фотография из личного архива Анаиды Галустян, на которой изображен ее прадедушка Казар, спасший своих детей и прабабушку Анну
Моим предкам повезло чуть больше, им не пришлось жить в приюте и бедствовать. Прадед приобрел дом на Михайловском проспекте, на Ленинградской улице, где семья поселилась и жила всю жизнь. Вскоре у них родился сын, а потом и моя бабушка. Беженцы общались между собой, и однажды кто-то сказал прабабушке, что ее пропавшая дочь жива и девочку удочерили… Анна с первого взгляда узнала свою Шушаник, светловолосую красавицу с характерной родинкой и все тем же жемчужным ожерельем, которое она когда-то ей подарила. Самое интересное, что и девочка узнала свою мать, хотя прошло много лет. Как оказалось, она попала в американский детдом, а затем ее удочерили. У девочки спросили, узнает ли она свою мать? «Да», — ответила она и, увидев издали вошедших во двор женщин, прямиком бросилась к матери. Был суд, где девочка сказала, что хочет жить с матерью. Но у этой счастливой истории печальный конец: девушка вышла замуж и умерла во время родов, так и не успев порадоваться жизни…
От горя и слез прабабушка стала слепнуть, перенесла несколько тяжелейших операций. Известный тогда профессор Пипия не мог скрыть своего изумления, когда, вскрыв брюшную полость, извлек 49 камней. «Мы ели траву с землей, чтобы выжить», — объяснила ему Анна. Врач был в шоке…
Мой прадед, переживший столько горя, все ужасы геноцида, был крепким и стойким человеком. Убило его другое — смерть сына, который погиб во время Великой Отечественной войны. Получив похоронку, дед как-то притих и угас. Он умер в 1946 году.
Прабабушка, вырастившая семерых детей, достойных, умных и славных, создавших счастливые семьи и подаривших ей внуков и правнуков, дожила до глубокой старости. Умерла Анна тихо и спокойно, как будто не было такой тяжелой жизни, полной горя, слез и потерь…
Первая справа сидит прабабушка Анна, рядом — бабушка и маленькая мама Анаиды Галустян. Из личного архива
Моим предкам со стороны отца повезло — они не видели всех ужасов геноцида, так как, предчувствуя страшные события, бежали в Тифлис. Это было в 1913 году. С них начинается моя история в этом городе, давно уже ставшем для моей семьи родным и любимым. Время бежит вперед и, казалось бы, прошлое должно отдаляться, но почему-то все наоборот: оно все ближе и ближе, а далекие предки роднее и понятнее. Как будто, не уходишь от них, а возвращаешься. Позвольте рассказать вам об этом возвращении.
Улыбающийся ангел
Кто сказал, что весной не может быть снега? Невесомый, медленный, вальсирующий, теплый, пушистый и не тающий, а собирающийся в большие сугробы… Цветут тополя, каштаны, акации… Люди чихают и жалуются, а мне нравится ходить с заложенным носом и слезящимися глазами. Вообще, в весне есть что-то болезненное, что-то изнуряющее. Она — как переходный возраст в ранней юности, когда не знаешь, чего хочешь, отчего плачешь и почему веселишься. Но мне хорошо и от всего радостно, потому что я просто люблю жизнь со всеми временами года и любыми погодами. Мне все дорого…
Вдоль аллеи — маленькие, неказистые кирпичные домики, а напротив — дома повыше, странной формы, с крышами наискосок, небольшими по-настоящему тбилисскими дворами со своим полным колоритом: длинные резные балконы, «шушабанды», винтовые лестницы, белье на веревках через двор… Здесь как-то уютно и спокойно… Доходим до маленького, старого, облупившегося, давно не действующего круглого фонтанчика, посреди которого фигурка улыбающегося ангелочка с отрешенно неземным выражением лица и виноградной гроздью в руках. Представляю, сколько ему лет…
Из разных окон Дома железнодорожников, примыкающего к парку со стороны проспекта, доносятся звуки фортепьяно, барабана, пение, топот, окрики педагогов — там своя жизнь, дети учатся прекрасному. Вдруг, из одного окна льется чистый детский голос, и песня, медленная, народная, дотронувшаяся до души, переносит меня в другое время, но на это же место…
Одноэтажный домик, семь комнат с окнами на мой любимый проспект, тогда Михайловский, ухоженный дворик с кустиками шиповника вокруг изгороди, цветами, тутовыми, инжировыми деревьями, тяжелыми гранатами и корольками. Посреди двора тандир (тонэ) для выпечки тоненького армянского лаваша…
На лавочке во дворе, обнявшись, сидят мужчина и женщина и красиво поют старинные армянские песни, грустные, тяжестью ложащиеся на душу, рождающие слезы…
Элизабет и Петр… Бабушка и дедушка моей бабули. Я слышу их голоса: тоненький, высокий, обрывающийся и густой бас, кажущийся опорой и поддержкой устающему голоску. Ясно вижу две фигуры: маленькую, худенькую, в неизменно черных опрятных платьицах, тяжелой косой седых волос и красивыми серыми глазами, с тоской смотрящими вдаль, наверное, ищущими в воспоминаниях оставленную родину, любимый Карс, и высокую, подтянутую фигуру деда, добродушного усача. Они жили так же, как пели, не очень счастливо, но дружно, поддерживая друг друга, и их жизнь — это история огромной любви и бесконечной верности, любви, горевшей 70 лет…
— И как только ты, такой высокий, статный, красивый женился на маленькой, худенькой и хрупкой бабушке? — удивлялись дети и внуки их внешней непохожести.
— Я завоевал ее одним поцелуем, — отвечал дедушка Петр. Все смеялись.
Бабушка Элизабет была дочерью богатого купца, скупавшего и продававшего ковры не только в родном Карсе, но и по всему Востоку. Дед же, деревенский паренек, приехал в город в поисках работы, увидел бабушку, шедшую с родными в церковь и влюбился.
— Ты что! — смеялись друзья. — Это же Элизабет, кто тебе ее отдаст, несчастный. Вот только если ты ее прилюдно поцелуешь…
Это было чем-то неслыханным! Петр схватил ни о чем не подозревавшую Элизабет по дороге в церковь, крепко обнял и поцеловал… Свадьба была большой и пышной и продолжалась несколько дней. Отец Элизабет поставил молодого зятя на ноги, обучил ремеслу повара, и он работал в лучших домах Карса, построил и свой, обзавелся слугами. Элизабет родила девятерых детей, трое из которых умерли, а с остальными пришлось бежать незадолго до резни 1915 года. К тому времени дед был довольно зажиточным человеком. Часть сбережений и золота удалось перевезти, остальное закапывалось беженцами в своих дворах. Каждый из них надеялся вернуться…
— Не бросай нас здесь, — плакали слуги-курды, — мы еще тебе пригодимся. Дед забрал всех и уже здесь, в Тбилиси, всех пристроил, переженил и никогда не забывал.
Поначалу беженцев приютила большая армянская церковь Ходжеванк, возвышавшаяся на месте теперешнего храма Самеба на Авлабаре. Их расселили в кельях. Затем дед приобрел у поляков небольшой домик, тот самый, стоявший на месте Дома железнодорожников. До старости Петр работал шеф-поваром в ресторане «Жизнь» (затем знаменитая хачапурная в полуподвале на Плеханова) и кормил всех, кто казался ему голодным. В ресторан к дедушке частенько прибегал юный Илико Сухишвили. Дед его обожал. «Он не танцует, а летает, — изумлялся он. — Его ждет большое будущее…» Когда уже больному, прикованному к постели дедушке рассказали об успехах Илико, он плакал от радости…
Большой, добрый, щедрый, хлебосольный, трудолюбивый, он не мог ничего не делать и, когда уже работа поваром стала не под силу, он устроился садовником в летнем саду при кинотеатре «Дарбази» («Комсомолец»), сажал любимые георгины и с любовью ухаживал за каждым кустиком.
Элизабет растила детей, создавала уют, пекла лаваш не только для себя, но и для всех соседей. В годы войны все знали непоседливую старушку, занимавшую для знакомых и близких очередь за керосином. Для этого она вставала ночью, расчерчивала мелом всю улицу и писала имена… Время было голодное, бабушка Элизабет, решив заработать копейку, стала жарить и продавать семечки, большую часть которых раздавала соседским детям. А сколько раненых она выходила, приютив у себя и делясь совсем не лишним куском хлеба. Она жалела даже пленных немцев, молодых ребят, работавших в городе. Однажды привела одного из них домой, чтобы накормить. Немец увидел на стене фотографию моего дедушки — офицера, погибшего на войне, встал на колени и заплакал. «Это муж моей внучки, — сказала бабушка Элизабет, — но ты не виноват, это Гитлер. Ешь спокойно…»
Ее любили все, особенно моя бабушка. Именно ее рассказы оживили во мне моих родных и старый город, веселых кинто, фаэтоны, фонарщиков, шарманщиков, дудукистов, караваны верблюдов, несущих товар на Эриванскую площадь (пл. Свободы), базары, караван — сараи, бани…
Ходить в баню было целым ритуалом. К этому готовились заранее. Бабушка Элизабет пекла гату и пахлаву, собирала сладости, завязывала большие узелки с едой и одеждой, родные садились в фаэтон и ехали мыться чуть ли не на весь день, затем пили чай в специально отведенной комнате…
…По воскресеньям дружно ходили на службу в церковь Сурб Геворк. Бабушка наряжалась, надевала шапочку с монетками, самые нарядные платья.
Всю жизнь бабушка Элизабет носила на шее какой-то медальон. На вопросы отвечала, что это ее талисман, с которым она никогда не расстанется… Бог подарил ей долгую жизнь, но вся трагедия заключалась в том, что она пережила двоих из детей, внука и своего Петра…
В день похорон любимого мужа, она, рыдая, сняла свой медальон, раскрыла створки и трясущимися руками стала что-то из него вытряхивать ему на грудь. Это была родная карская земля, которую она хранила всю жизнь. Может, это давало ей силы подниматься после очередного горя и дожить до 94 лет?
Раскрытый секрет загадочного талисмана привел родных в состояние оцепенения и изумления. Она закрыла медальон и снова повесила его себе на шею. Это тихое и горькое мгновение вместило в себя весь трагизм ее жизни…
Спустя 4 года она, как обычно, пешком пошла к сыну, живущему в Нахаловке.
Ей стало нехорошо, и она попросила привести мою бабушку. Она умерла на руках своей любимой внучки, в полном сознании, благословив ее и своего правнука. Умирая, попросила открыть медальон и высыпать остаток земли себе на грудь. Талисман опустел…
Тополиный пух кружился и кружился… Вилли загрустил… Ангелочек все так же загадочно улыбался, и мне показалось, что в это мгновение кто-то меня благословил.
