Однажды в Москве во время интервью Эмина спросили: “Какое место вы занимаете в современной армянской поэзии?” Эмин сказал: “Я — второй поэт”.

Вопрос: “А кто первый?” Ответ: “Первых — несколько. Второй — я один”.
Жизнь его пришлась на советский период истории Армении. Будучи советским поэтом, Эмин говорил о возрождении армянского народа, которое действительно имело место после вековых притеснений и геноцида. Будучи армянским поэтом, Эмин воплощал историческую память народа. “Я древний армянин, я стар, как Арарат, и башмаки мои от вод потопа влажны” — это написано в 1946 году, когда возможен был только советский патриотизм, но никак не армянский. “Зачем вы так давили нас, что превратились мы в алмаз?!” — строки эти стали афоризмом — афористичность вообще была свойственна ему.
Порой Эмина упрекали в наличии “рацио” в его стихах. Но разве это недостаток? Это свойство его поэзии, непременное качество интеллектуальной поэзии. “Мысль как эмоция”, — сказал о нем Евтушенко. Кто-то точно заметил, что, читая стихи Эмина, получаешь не только лирический настрой, но и определенную информацию. В постчаренцевскую застойную пору Эмин первый привнес в поэтическое искусство свежее дыхание, создав истинно лирическую поэзию.

Две Государственные премии по литературе (1951, 1976, первая — бывшая Сталинская) дали повод считать Эмина вполне “благополучным”. Это далеко не так, это миф, жизнь Эмина не была почиванием на лаврах, и несколько раз она и вовсе подвергалась серьезной опасности. Черные тучи сгустились над головой Эмина, когда после страшного 37 года он был исключен из Союза писателей за “помощь семье врага народа”, то есть Чаренца.
В 1946 году после постановления ЦК партии о журналах “Звезда” и “Ленинград” в республиках стали искать “козла отпущения” — для экзекуции. В Армении им оказался Геворг Эмин. Газета “Авангард” от 8 сентября 1946 года пишет: “Эмин поставил себя в состояние тяжелой угрозы остаться вне советской литературы”. Помимо душевной травмы это означало запрет на публикации, невозможность зарабатывать на жизнь.
Эмин никогда не заигрывал с властью ни в стихах, ни в жизни. Однажды секретарь ЦК Товмасян, раздосадованный его шуткой в свой адрес, воскликнул: “Да будь у тебя должность, с каким удовольствием я бы тебя снял!” Но Эмин не занимал высоких должностей, он не был ни секретарем Союза писателей, ни депутатом армянского, ни тем более союзного Верховного совета, не имел ордена Ленина. К пятидесятилетнему юбилею его представили к награждению орденом Октябрьской революции, но в последний момент… заменили на Знак почета. Таким образом у него оказалось целых два Знака почета. Правда, почет он имел и так — в Москве лучшие поэты общались с ним на равных. В Киеве, Минске и Кишиневе, в Прибалтике и Средней Азии его воспринимали как одного из выдающихся поэтов страны. А в Армении, в ЦК, с подачи секретаря ЦК Р.Хачатряна его считали “неуправляемым”. Единственная должность, которую доверили Эмину, — редактирование журнала “Литературная Армения”. Но в 71-м году, после его поездки в США, в бюро ЦК решили, что он там общался не только с теми, с кем можно, но и с теми, кого родина отвергает. И Эмина сняли с должности редактора. В нашу писательскую тусовку, прозванную в народе “колхозом”, он тоже не вписывался (“я не волк, чтобы ходить в стае”, говорит в его стихах испанский поэт Гарсия Лорка). Защитой его был острый язык и востребованное народом творчество.

Эмин современен в широком смысле этого слова, его художественные интересы выходят далеко за национальные рамки. “Двадцатый век, я поэт твоего средневековья”, — пишет он. К началу пятидесятых наступила творческая зрелость поэта. Перешагнув границы юношеской эйфории, окинув взглядом мир, он увидел, что в нем не все в порядке — тяжелое прошлое народа, неправедность в настоящем, тревожное будущее. Осмысливая жизнь, Эмин определяет свое отношение к ней — это чувство ответственности (“если надо выбирать между поэтом и гражданином, я выбираю гражданина”, — писал он). Необходимость творить в несвободной стране заставляет изыскивать способы выражения своих мыслей — возникает эзоповский язык. Так написаны циклы стихов Эмина о Франции, Америке, о Лорке, о Сиаманто. В поэме о Сиаманто всевидящий Главлит разглядел крамолу, и номер журнала “Советакан Айастан” с его стихами был изъят из обращения, собран из всех киосков… Взрослея и мудрея, Эмин позволяет себе писать открытым текстом — это стихи “Осторожно говори в Армении”, “Пьедестал”, “Двадцатый век”, “Бессонница”, “Мирное сосуществование”, цикл “Мы”, стихи о геноциде, в частности “Незавершенная молитва армянина” и др. Их много, таких стихов.
Более всего он любил свой язык, свою страну, свою Землю. Это ярко проявилось, помимо стихов, в прозаической книге-эссе Эмина “Семь песен об Армении”. “Возлюбленная, трижды проклятая и семижды желанная родная земля… Сколько раз она спасала нас, вдохнув силы, чтобы мы не склоняли головы перед бедствиями… Возлюбленная, трижды проклятая и семижды сокровенная родная земля… Была она расположена на месте легендарного рая, но жизнь на ней с самого начала была поистине адской…”
Эмина переводили на русский язык замечательные поэты — Евтушенко, Левитанский, Слуцкий, Звягинцева, Сельвинский, Мартынов, Потапова, Петровых, Окуджава, Вознесенский и др. Со многими из них Эмина связывала долгая дружба. Смолоду он был знаком с Пастернаком, между ними сложились теплые отношения. Но Эмин ни разу не попросил о переводе своих произведений, хотя они нравились Пастернаку — особенно “Ты бы в гости ко мне пришла…” (в переводе Звягинцевой) и “Я древний армянин, я стар, как Арарат, и башмаки мои от вод потопа влажны…” (в переводе Потаповой). Пастернак придумал шутку: когда Эмин приходил к нему, он в дверях спрашивал: “Что, башмаки еще влажны от потопа? А то у нас полы натирали”. В 1946 году Пастернак прислал Эмину свою книжку “На ранних поездах”, на которой написал от руки свое стихотворение “Гамлет” (особенно любимое Эмином) и приписал: “Ау, Эмин! Здравствуйте. Я пишу хорошую вещь, роман в прозе, чего и вам от души желаю. Ваш Б.Пастернак. 3 сент. 1946 г.”. Речь шла о “Докторе Живаго”…

Сам Эмин много и с удовольствием занимался переводами. Интересен случай с переводом долгие годы бывшего под запретом прекрасного поэта Леонида Мартынова “Вы поблекли… Я странник, коричневый весь” — когда Эмин прочел ему свой перевод, Леонид Николаевич тотчас догадался, какое стихотворение переведено. Долго подбирался Эмин к “Маленьким трагедиям” Пушкина, часто перечитывал, вживаясь в гениальные строки. Не успел…
Геворг объездил все пространство Союза, побывал в отдаленных его уголках. Однажды в Ханты-Мансийском автономном округе группу писателей привели в “образцово-показательный” детский сад. И стали друг против друга взрослые и дети в неловком молчании. Наконец вышел вперед Эмин и ласково так говорит детям: “Здравствуйте, дорогие хантики и мансики!” Взрыв хохота разрядил обстановку, дети бросились обнимать его. Дети вообще всегда хорошо его понимали…
В составе писательских делегаций, а также один, Эмин не раз бывал и в зарубежных странах. Во время первой поездки в США произошло событие, которым он очень гордился. Генеральный секретарь ООН Курт Вальдхайм в своем выступлении на заседании Совета Безопасности процитировал опубликованное накануне в газете стихотворение Эмина:
Песню, как оружие, используй осторожно,/ Когда век в смятении./ Знай, из того же свинца/ Отливают пулю и буквы.
С устными выступлениями Эмина перекликается его публицистика. Помимо статей, содержащих серьезный анализ творческих вопросов и внутренней жизни Армении, хочется особо отметить два его текста. Один из них — письмо Горбачеву, посвященное Нагорному Карабаху и “вокруг него”, где он говорил о необходимости незамедлительного разрешения вопроса, иначе он послужит толчком к развитию серьезных проблем… Другой случай — разгромная статья по поводу фальсифицирующей историю публикации в московском “Военно-историческом журнале”, что тотчас вызвало раздраженный отклик газеты “Бакинский рабочий”.
…В промозглые и беспросветные девяностые годы Эмин ни на день не покинул Армению. Сидя в нетопленной комнате, он писал в перчатках с подрезанными пальцами. Жизнелюбие и признание народа помогали ему одолевать трудности. Но здоровье было подорвано. Внезапно скончался старший сын. Книги не издавались. Можно было просить кого-то из нуворишей о спонсорстве, но он не мог себе этого позволить (не привык еще к рыночным отношениям!). Но за рубежом, в Бейруте — Алеппо издали его книгу “Не слишком ли, Господи?!” Волею судеб она оказалась последней…

О своем любимом Аштараке Эмин писал:
Когда я устану,/ Я приду и присяду на этот замшелый камень,/ Я приду и улягусь на этом камне/ — Или под ним…
Поэт покоится под этим камнем у аштаракской церкви Кармравор, где он бегал еще босоногим мальчишкой.
Эмина помнят. Каждые два-три года по телевидению крутят снятый о нем добрый фильм. Грузинская поэтесса Русудан Чубабрия перевела его стихи. Новосибирский композитор Вадим О. присылает написанный на его стихи романс. Армянские школьники, дома и за рубежом, проникновенно читают на утренниках “Мы”, “Танец сасунцев” и другие стихи.
Иногда звучат и злопыхательские голоса. Бывает и так. Как сказал царь Соломон, “все проходит, пройдет и это”. Время все поставит на свои места.
Творчество Геворга Эмина завоевало право навсегда остаться в культурной памяти родного народа.
Арменуи ЭМИН-ГАМБАРЯН